Самолет улетит без меня - Тинатин Мжаванадзе Страница 56

Эти две таблички на одной двери вогнали меня в непреходящий восторг.

– Надо же, – сказала я Элисо при первом визите к Айше, – вот это женщина – муж указан один раз, а она – целых два раза!

– Это которая твоя невестка – аджарка или мегрелка? – бесцеремонно спросила Асико у Элисо.

Получив ответ, продолжила:

– Мой отец говорил – если к тебе в гости придет мегрел, прими его как положено, а потом и стул за ним вьжинь!

Подождала, пока мы вежливо и ошарашенно отсмеемся, и серьезно разъяснила:

– Это ерунда, у меня зять был мегрел – золотой человек.

Асико вышла замуж за человека не одной с ней веры – за христианина, к тому же со странной фамилией, и для ее теток это было трагедией.

– Биби сказали мне – ты что, в Тбилиси никого не нашла, кроме армянина?! А потом они его полюбили, но так и не поняли, что он грузин. Для них было ужасно одно то, что он не мусульманин. Я нашу веру сохраняю, она очень, очень сильная. Но мои дети – пусть делают, что хотят.

Несмотря на то что своего мужа Вову она обожала и старалась создать ему райскую жизнь, все-таки приходилось его временами огорчать.

– Ему по работе нельзя было жить в роскоши, так что я сама зарабатывала себе на все эти безделушки, – показывает Асико три шкафчика с бесчисленной и немыслимой антикварной дребеденью. – Один раз он пригрозил, что разведется со мной, если я не перестану за его спиной якшаться со спекулянтами. Но я его все равно не слушалась!

Она очень любила козырять своей картинной галереей.

– Джемалик, поправь, пожалуйста, «Белую рабыню»! Эти изверги носятся здесь, как будто в своей гурийской деревне, вот и покосили. Откуда им знать, что такое искусство. Это копия, но очень хорошая, – и зорко глядела на реакцию гостя; и не дай Бог, если он не восхищался и не спрашивал, кто писал ее дивный портрет.

– Пей кофе, детка, – любезно и все же неуловимо надменно говорила Асико и подавала чашку; и если кто-то из робости отказывался, пытаясь быть тише воды ниже травы, произносила грозным голосом Золушкиной мачехи: – Пей, неловко отказываться, сварено уже!

Побывать в ее доме и не отобедать – это было равносильно личному смертельному оскорблению, я не шучу.

– А кто говорит, что ты голодная?! – недовольно вопрошала Асико. – Никто не голодный, знаю я, что у вас есть что покушать. Садись, я тебе положу вот этой рыбы в кинздзмари – летом хочется холодного. А потом десерт, что тут такого?!

– Женщина должны быть маленькая, миленькая, кокетка… вот как я. – И косилась на свое отражение в витрине с антикварным барахлом. – Или вот как моя Элисо!

Если бы она была высокая – то для нее идеалом красоты были бы высокие, была бы рыжая – то рыжие; одним словом – все, что было ее, автоматически становилось идеальным.

И она победоносно глядела на других женщин, которые даже мечтать не смели приблизиться к уровню божества.

Первую свою невестку она обожала – как и всякую светскую, яркую, смелую женщину, которая все успевает – и дом, и детей, и работу, и блистать в обществе.

Вторую так и не смогла принять – ее душа просила блеска и гламура. Никакие заслуги не могли извинить в глазах Асико несветскости. Ну совсем никакие, хоть тресни, – правда, если речь шла о женщинах ее семьи.

Дочери и внучки ее все как одна были ее верными вассалами – Асико скрупулезно оделяла каждую из них приличным приданым, пилила мужчин, чтобы те обеспечивали достойную жизнь своим женам, сестрам и дочерям – квартира с роялем и бриллианты казались Асико непременным условием достойной жизни.

– Ты водишь машину? И работаешь? Няня есть? Ага. Кольцо у тебя – камень прекрасной, чистой воды. Молодец, – делала она вывод удовлетворенным голосом; и напрочь игнорировала какую-нибудь негодную невестку – только потому, что та после родов так и не похудела, ходит в балахоне, во всем слушается мужа и слишком занята детьми.

Не дай Бог попасть Асико мамиде на язык, не дай Бог.

Но если смотришь ей в глаза смело и весело, отвечаешь громко и ясно, не боишься ее – о, есть шансы на успех!

– Что? Вы родить не можете? А идите-ка на курсы к моей невестке – она троих за два года родила, – и глядела вдаль с горьким видом попранной королевы.

На пальцах у Асико всегда были перстни. В ушах – бриллианты.

– Ты знаешь, как меня называли пациенты? Мы хотим к этой врачихе, у которой бриллиантовые серьги в ушах!

Однако, не найдя ничего подходящего из своих драгоценностей для шеи – старость, старость, чтоб ее, – не смущаясь, надела копеечное псевдожемчужное колье – на ней все смотрелось уместно.

Однажды Асико зашла в магазин: согнутая пополам, но в пелеринке, в вуальке, с тростью, волосы подсинены, густые брови насуплены, глаза смотрят зорко и блестят, как у орлицы.

Какая-то женщина охнула и подбежала к ней: сударыня, мы ищем актеров для нового фильма Отара Иоселиани, а вы – такой типаж! Пожалуйста, соглашайтесь, поедете в Париж, съемки через месяц, вы нам подходите идеально…

Асико не растерялась.

Асико обзвонила всех родственников и каждому говорила – надо ехать, люди ждут, неловко отказываться.

Семья корчилась в судорогах – бабка Асико в восемьдесят с хвостиком едет в Париж, чтоб стать кинозвездой!

Совсем уже собралась, да упала и сломала ключицу.

Вы думаете, на этом все закончилось?

Дочери тихо плакали в свои шелковые платочки – ну все, она уже не встанет, куда там после перелома встать в таком возрасте.

Выкусите все – сказала Асико и через два месяца вышла на улицу.

Через пару лет упала и сломала бедро.

Семья снова приготовилась к худшему, однако железная Асико перенесла операцию и снова встала и пошла – чтобы через пару месяцев кувыркнуться с лестницы и сломать бедро еще раз.

Мы даже перестали ахать – с интересом наблюдали за этим медицинским чудом, и Асико не замедлила нас поразить: резво повернулась на своей обожаемой кухне и… упала.

На этот раз сломала руку.

Ее подруги умирали одна за другой, и она ходила на все похороны.

Как всегда – в вуальке, в перчатках, с ридикюлем; и приносила всегда самый сногсшибательный венок.

– Ну что, закопали Лейлу? – спросила она в лоб о своей очередной подруге, моей соседке. Не слушая ответа, продолжила: – А невестка сейчас в ее доме заправляет, верно?

Мое невнятное мычание было прервано финальным аккордом, обращенным ко всему мирозданию:

– Как не хочется умирааааать!

Асико сказала это с интонацией – «ах, какая прекрасная жизнь».

Улицу она пересекала не глядя – пусть остановятся они, а не я, я заслуживаю почтения даже на середине проезжей части безумной улицы!