Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина Страница 56

ТОМСК. АВГУСТ 1993 ГОДА

Появление Пола он встречает как неизбежный, но предсказуемый катаклизм в сейсмической зоне. Предполагал: рано или поздно это может произойти, но не ожидал, что окажется столь уязвимым.

Лиза ни разу так и не обмолвилась про то московское лето в восьмидесятом. Ни двенадцать лет назад, когда бледная, с осунувшимся лицом и потухшим взглядом после многочасовых допросов высматривала его в сквере, потом, пристроившись на краешке скамейки, тоскливо молчала, покусывая сосновую иголку. Ни позднее, когда с нарочитой небрежностью, будто в шутку, предложила зайти в загс. А он был безмерно благодарен ей – сам бы никогда не решился, опасаясь, что его «предложение руки и сердца» в той ситуации выглядит неуместным или даже оскорбительным. В какую передрягу вляпалась она, оставалось только догадываться.

Когда Пашка откопал злополучную фотографию и пришёл к нему с вопросом: «Кто это рядом с мамой?», Миша смутился, мямлил что-то невнятное про коллегу, хотя достаточно было одного взгляда: Пашка – уменьшенная копия белокурого типа, недвусмысленно приобнявшего Лизу за плечи. Взглянув на сына, Миша понял – очевидное сходство с красавцем на фотографии не прошло незамеченным. Пашка стоял рядом и не сводил с него вопрошающих глаз – ждал ответа. Но что он мог сказать, если и сам ничего не знал? Только мучил себя догадками. Разговор случился полгода назад, сразу после рождественских праздников. С того времени сын демонстративно обращался к нему только по имени. Наверно, так выглядит расплата за ложь и неуверенность, подводит черту Миша.

Он стоит на кухне, извлекая из красной пачки «Marlboro» четвёртую за день сигарету. Затягивается неторопливо, глубоко, с наслаждением выпуская замысловатые кольца дыма в распахнутое настежь окно. Август стоит на редкость тёплый, без дождей. Но лето на исходе: в пышных кронах лип, достигших четвёртого этажа, он замечает первые золотые сердечки – проблески осени.

Рисунок, который он позже нашёл под диваном и скрыл от Лизы, удивил его: странный набросок «Троицы» Рублёва. В центральной фигуре ангела он с изумлением признал себя, а лик другого явно срисован с эффектного блондина на фото. Правый ангел остался безликим – пустой овал и в нём жирный – красным фломастером – вопросительный знак. Видимо, поправки в рисунок Пашка внёс позднее. Первое чувство, шевельнувшееся в душе, – признательность сыну – он прощён. Уже потом ощутил холодок причастности к чему-то мистическому, которое Пашка словно предчувствовал. Что он хотел сказать этим пустым овалом с вопросом?

Как связаны раздумья двенадцатилетнего мальчишки об отцовстве с иконой? Порой Мише кажется, разгадав смысл образов, оставленных на бумаге детской рукой, он поймёт нечто важное, ускользающее от него. Свой поступок он рассматривает глазами сына, подолгу мучительно размышляя о нравственной стороне содеянного, и – с каждым разом всё уверенней – убеждается: Пашка бы его одобрил. Ложь во спасение – вроде бы и не ложь, а исцелить от горя способно только время.

Затянувшись в очередной раз ядовитой дрянью, без которой не может теперь прожить более получаса, он убеждает себя: ни психологам с их замшелым психоанализом, ни психиатрам с бесчисленной россыпью разноцветных драже и капсул – это не под силу. Ни один антидепрессант и транквилизатор или нейролептик не сравнятся с ним. Медленно? Да, не сразу, но так уж устроен человек: что бы ни случилось – ко всему привыкает. Говорят, преступники, выйдя на волю после долгого срока, тоскуют по тюрьме. Привычка свыше нам дана… Динамический стереотип – вот истинный отец привычек, а мозг обожает работать по его указке. Психические связи формируются на основе банальных условных рефлексов. Все мы, по сути, собаки Павлова. Кусочек сахара – и закапал, побежал тонкой струйкой в колбочку мутный ручеёк желудочного сока. Всё элементарно, на грани примитива. Со временем сформируется новый стереотип поведения, сотрутся из памяти многие события. Время задвинет на самые дальние полки своей кладовой воспоминания, доставляющие сейчас невыносимую боль утраты.

Теоретическую базу к тому, что произошло, Миша подвёл позже, мучаясь проблемой этичности, а тогда всё случилось спонтанно и неожиданно. Мозг в считанные доли секунды просчитал все возможные варианты и остановился на одном – самом щадящем и гуманном. И пусть кто-нибудь скажет ему в глаза, что он был неправ, что он – чудовище. «Лиза и скажет», – думает он, загасив выкуренную до фильтра сигарету, и тут же тянется за следующей. Он заранее знает, что с тоскливой собачьей покорностью примет любое её решение, хотя понимает, что в тех обстоятельствах опять поступил бы так же.

Миша прислушивается к разговору в соседней комнате. И так каждое утро ровно в десять – хоть часы сверяй – в квартире появляется Пол. Третью неделю одно и то же, впрочем, сегодня что-то новенькое.

– А здесь ему, наверное, лет шестнадцать? – раздаётся голос Лизы.

– Это бронзовая статуя Давида. Музей Барджелло. Работа Вероккьо. Считается, что позировал ему Леонардо, – отвечает Пол.

– Он так похож на тебя. Покажи твои фотографии в этом возрасте.

– Кто? Леонардо?

– Вытащи фото, где тебе тоже шестнадцать. Я хочу сравнить. Да, да, вот это. Как его увеличить?

– Надо курсор… вот здесь. На этой? Да, действительно, как-то чуть-чуть похож, – удивляется американец, – я не замечал.

– Не как-то и не чуть-чуть, а явное сходство. Вылитый ты. Смотри: и телосложение один к одному, особенно вот здесь, на пляже.

– Это я на Гавайях. Мне здесь семнадцать.

Миша резко стряхивает пепел в чайную чашку с отбитой ручкой (пепельниц в квартире отродясь не бывало, но прежде тут никто и не курил, затем отправляет не-докуренную сигарету туда же – к десятку сплющенных окурков и идёт в комнату. Лиза с американцем – голова к голове – склонились над ноутбуком, изучая сайты о средневековом гении. Стол и диван завалены художественными альбомами, глянцевыми буклетами и брошюрами по средневековой живописи. «Похоже, скупил все оптом», – желчно отмечает Миша. Его появление в комнате остаётся незамеченным.

– Так на кого же ты всё-таки похож? На бронзового Давида или Леонардо на Гавайях? – нарочито громко спрашивает он, заявляя о своём присутствии.

– А сам как считаешь? – Пол оборачивается, одаривая его гендерной улыбкой победителя.

– Глупо оспаривать столь очевидные вещи. Только слепой не заметит сходства, – сердится Лиза, недовольная появлением мужа, и захлопывает альбом с репродукциями.

После больницы она демонстративно избегает не только разговоров, но и его присутствия в комнате. Вот и сейчас:

– Я, пожалуй, прогуляюсь. Одна! – останавливает она возгласом обоих, но через минуту, смягчая резкость тона, поясняет: – Мы с Татьяной договорились встретиться.

И уходит, хлопнув дверью. Тишина, воцарившаяся в опустевшей без Лизы квартире, напрягает.