Семейная жизнь весом в 158 фунтов - Джон Ирвинг Страница 56

– А Эдит, я полагаю, сидела на трибуне, махала флагом и переживала всем сердцем! Перестань ты! – крикнул я.

– Знаешь, что Эдит сказала Северину? – спросила Утч. – Она сказала: «Теперь мы квиты, если ты по-прежнему думаешь, что равенство так важно».

– И я полагаю, Северин решил, что достаточно с него борьбы, и ушел в отставку?

– Правильно.

– Неправильно, – сказал я. – Либо Эдит слаба на выдумки, либо ты.

– Эдит сказала, что ты слаб как писатель, – сказала Утч. – Она не верит, что ты можешь ее хоть чему-нибудь научить.

– Она это сказала? – спросил я.

Но Утч лишь наклонила голову и вздохнула, и я понял, что больше уже ничего не услышу.

– Это Северин сказал тебе. Эдит никогда бы не сказала так обо мне.

Но когда Утч подняла лицо, я увидел, что она плачет.

– Разве ты не видишь? – спросила она. – Это становится все отвратительнее. Мы прекратили, но в то же время мы не можем прекратить, все продолжается и продолжается. Ты не должен был допускать этого.

– Утч, иди сюда, – сказал я.

Я подошел к ней, но она отскочила от меня.

– Ты даже не заметил одной вещи! – крикнула она.

– Какой?

– Я не могу кончить! – крикнула она. – Я не могу кончить!

– Ну, не стоит, пожалуй, кричать об этом на всю округу, – сказал я.

Она выскочила из дома в сад, вопя:

– Я не могу кончить! Я не могу кончить! Я не могу кончить!

Потом она пошла в нашу спальню, бросилась на кровать и заплакала. Я оставил ее одну. Я позвонил Северину и сказал:

– Слушай, как вы там? Утч рассказала мне.

– Что рассказала?

– Эдит сказала Утч, что там случилось.

– О, ja, – сказал он. – Бендер полностью продул.

– Не притворяйся, Северин, – сказал я и потом рассказал услышанную мной историю.

Он все отрицал, да это и неудивительно.

Чуть позже Эдит позвонила Утч и сказала, что Утч предала ее. Видимо, Эдит просила ее не говорить мне ни слова, прекрасно зная, конечно, что она тут же все расскажет. Утч сказала Эдит, что та еще раньше предала Северина, рассказав историю ей. Я позвонил Эдит и сказал ей, что не верю ни единому слову.

– Ну и правильно, – сказала она.

Но она имела в виду, что врет Утч.

– Нет, ты врешь, – сказал я.

– Пошел ты. Так сказала Эдит.

Чуть ли не месяц мы не виделись с Уинтерами, и когда они пригласили нас на ужин, мы не совсем понимали зачем.

– Они собираются нас отравить, – сказал я, но Утч даже не улыбнулась. – Северин любит официоз, – сказал я. – Ему надо закатить банкет, чтобы объявить, что между нами действительно все кончено.

– Может, они хотят извиниться.

– За что? – сказал я. – За то, что попользовались нами? Я уверен, что они об этом не жалеют.

– Заткнись, – сказала Утч. – Может, они хотят попытаться начать все снова.

– Как бы не так!

– А если они захотят попробовать снова, – сказала Утч, – то ты ведь с радостью!

– Как пить дать.

– Ха!

– Заткнись!

Встретив нас у дверей, Северин сказал:

– Эдит бросила курить, поэтому мы не будем долго распивать коктейли. Под коктейль ей больше всего хотелось курить.

Он поцеловал Утч в щеку, как обычно целовал детей, а мне пожал руку. Для борца у Северина было очень вялое рукопожатие, будто он пытался удивить вас своей мягкостью.

В гостиной Эдит грызла морковку; она повернула голову и подставила мне для поцелуя щеку, обе ее руки сжимали морковку. Я вспомнил первый вечер, когда мы ужинали с ними; тогда они держались намного свободнее.

– У нас сегодня будут кальмары, – сказал Северин.

– Северин готовил весь день, – сказала Эдит.

– На самом деле их только чистить долго, – сказал он. – Сначала надо снять шкурки. Они как пленка – или мембрана – очень скользкая. Потом надо вынуть внутренности.

– Это как презерватив, – сказала Эдит. – Все равно что выворачивать его наизнанку.

– Эдит помогла мне, – сказал Северин. – По-моему, она здорово натренировалась выворачивать их наизнанку.

Эдит засмеялась, а Утч зажала передними зубами морковину, словно то была шейка какого-нибудь мелкого зверька.

– Как работается? – спросил я Эдит.

– Вот только что закончила одну вещь, – сказала Эдит.

Она ела морковь одну за другой. Я хотел курить, но нигде не видел пепельницы.

– Ты не располнела после того, как бросила курить? – спросила Утч.

– Я бросила всего неделю назад, – сказала Эдит.

Я сказать ничего не мог – на ней было бесформенное крестьянское платье, ничего подобного раньше она не носила. Я понял, что так Северин одел ее, чтобы очертания ее стройного тела не были мне видны.

– Кушать подано! – сказал Северин.

Кальмар лежал на большой тарелке, нарезанный белыми колечками; политые красным соусом сероватые щупальца лежали пучком, похожие на обрубки пальцев. Наверху Фьордилиджи и Дорабелла вместе плескались в ванне, мы слышали, как они болтают, хихикают, открывают воду; Фьордилиджи явно дразнилась. Дорабелла скулила.

– Я так долго не видела девочек, – сказала Утч.

– Они принимают ванну, – сказала Эдит. Мы все как идиоты стали прислушиваться.

Я бы обрадовался, что наше неловкое молчание прервалось, если б не понял, откуда этот звук – грохот разбивающегося стекла. Как будто все верхние окна вылетели одновременно от выстрела гигантской пушки. И почти сразу раздался отчаянный крик обеих девочек. В руке у Эдит сломалась ножка бокала, и она тоже ужасно закричала. Рука Утч, державшая ложку, дернулась, и кусок кальмара плюхнулся на залитую вином скатерть. Мы с Севериным уже бежали наверх. Северин – впереди, со стоном: «О боже, нет, нет, нет – иду!»

Я представлял себе, что случилось, потому что не хуже Северина изучил эту ванную комнату, и саму ванну, и душевую. Я знал свое любовное гнездышко. Раздвижная стеклянная дверь упала на край ванны. Много ночей мы с Эдит аккуратно открывали и закрывали ее. Старое тяжелое стекло, болтающееся в осевшей проржавевшей раме, в желобке, скользком от обмылков и кусочков губки от детских игрушек. Дважды стекло вылетало из желобка, мы с Эдит хватали его и, не дав упасть, устанавливали на место. Я говорил Эдит: «Пусть лучше Северин хорошенько его укрепит. Мы можем пораниться». И каждый раз Северин говорил, чтобы она занялась этим. «Вызови мастера», – заявлял он глупейшим тоном.