Намерение! - Любко Дереш Страница 56

– Так и должно быть.

– Что? – не врубился я.

– Правильно говоришь, начальник. Сперва работа, а уж потом ужин, – и твердыми шагами направился на веранду, где лежал саквояж с инструментами. С преувеличенным порывом он открыл его и долго там копался, пока не извлек какую-то штукенцию, похожую на авторучку.

Я с интересом наблюдал за его действиями. Тимка подошел к щитку, воткнул свой инструмент в какое-то гнездо и немедленно получил удар током. Его тряхнуло разок и отбросило на метр назад, так что он грохнулся на спину, как мешок с луком. Еще и стукнулся головой об пол.

Вся эта пантомима выглядела очень смешно, совершенно в духе такого человечка, и я в очередной раз расплылся в улыбке.

Я склонился над ним:

– Вы не ушиблись, пан мастер?

Тимка, даже не улыбаясь, смирно лежал на полу. Я бы уже как минимум шевельнулся.

Наклоняюсь над ним ниже, подавляя смех. Ищу на его лице следы смешинок. Коснулся рукой его головы (взъерошенные жирные волосы торчали и вились), и голова легко перекатилась на другую сторону. Верхняя губа задралась, оголив десны и кончик языка. Глаза были приоткрыты, но в щелочках – тольки желтоватые белки. Меня передернуло от страха.

Быстро закатил ему веко. Радужка закатилась аж за кость. Автоматически я ударил три или четыре раза по лицу и в панике прижался ухом к груди. Пиджак с подкладкой глушил звуки, но я, кажется, что-то услышал.

Рванул лацканы в стороны, содрал рубашку и прижался ухом к усохшим ребрам. Что-то шумело и пульсировало, что-то там точно еще билось… как вдруг понял, что это у меня уши выворачиваются наизнанку от перенапряжения. Кровь бухала в голову тяжким молотом, удары отдавали в виски, в глаза и в барабанные перепонки. Легкие не работали.

Вокруг меня скакала паника, похожая на пигмея в маске, махала руками и дико кукарекала. Паника поглощала все внимание, которое я пытался сосредоточить на ситуации. Мне стало плохо, и я понял, что вот-вот грохнусь в обморок. Несколько раз со всей дури врезал себе по щекам. Паника лишь усилилась, и я снова припал ухом к его груди.

Ничего.

Я сделал единственное, чего делать в таких ситуациях не стоит. Что было силы грохнул ему кулаком там, где сердце. Сложил руки в замок и грохнул еще раз. И еще раз. На четвертый раз я с ужасом заметил, как мои кулаки пробили в груди Тимки ямку. Я остановил себя и потрогал эту выемку пальцами. Мягкая до тошноты. Точечные кровоизлияния. Голова моя кружится, дайте за что-нибудь ухватиться…

– Курва! Курва! – прокаркал я, утратив равновесие. Повалился с корточек на зад. – О курва!

Я проломил ему всю грудину, превратив ее внутри в затопленный кровью мешок костей. Гематомы, переломы, пневмоторакс. Тимка был мертв, и, вполне вероятно, я добил в нем последний шанс ожить.

– Петр! – раздался отчаянный крик бабки. – Беги скорее!

– Что?! Ну что ты хочешь?!!

– Иди сюда! Я помираю!

Я метнулся к бабке в комнату. Она хватала ртом воздух, но глотки с каждым разом становились все меньше:

– Теперь уже точно… Йой, как я боюсь… Йой, Петрусь золотой мой… йой, рыбонька…

С каждым «йой» из нее вылетало по ковшику силы. И влетало по черной птичке. Я видел собственными глазами, как эти птички, похожие на дроздов, влетают ей в живот.

Я сел около бабки. Сердце мое просто выскакивало.

– Сейча… еще бы немно… Еще бы немноже… пожи…

Глаза. Мне нужны ее глаза. Но бабка закрывается, прячет голову под перину. Я силой опустил ей руки, чтобы она перестала заслоняться:

– Тихо! Тихо, помнишь, как мы глядели в глаза? Давай сейчас так. Как раз тот момент.

Бабка мотала головой и стонала. На улице поднялся ветер и бил изо всех сил в окна. Я выразительно чуял смерть. Где умирают двое, там третий полумертвый.

Бабка ерзала по подушке, но я снова силой сжал ее голову в ладонях. Впился взглядом ей в глаза.

Поймал.

Поймал взгляд. Она поймала взгляд. Мы увидели друг друга. Я расслабил руки, и бабка больше не крутилась. Мы загляделись друг в друга.

Вдруг я почувствовал, как моя кровь остановилась. Кровь сказала: «пшик» – и выпустила из себя весь жар, всю панику. Словно расплавленный металл влился в холодную воду, и холод победил.

Кровь охладела и превратилась в густую черную воду талой реки. В голове снова стало пусто. Развернулся лицом к наступающему времени и увидел, как Время накатывается на меня и на бабку. Накатывается и толкает. Накатывается и толкает большими клубками тошноты.

Отрываю взгляд. Меня тошнит, перед глазами плывут пятна. Сделал несколько глубоких вдохов и снова заглянул бабке в зеницы.

Бабушка не дрожала. Она глядела в меня, но не видела. Наши глаза – система полупрозрачных зеркал.

В моих глазах отражается бабушкин взгляд, а в бабушкином – взгляд смерти.

Таким образом я хотел увидеть взгляд смерти и остаться живым.

Я дышал свободно и глубоко, и это произвело на бабку гипнотизирующее впечатление. Она тоже успокоилась и падала в мои глаза, словно то были два бездонных колодца. Я глядел в нее и увидел, как что-то в ней отошло и теперь глядит на мир без страха. И в этот момент…

…Этот момент короче всего, что только можно представить, ибо он уже не принадлежит никому. Внезапное движение в глубине глаз, и я уже вижу тень, которая удаляется, неся мою бабушку под мышкой, словно овечку. Я посылаю взгляд в спину этой тени, и тень на миг оборачивается… глядит на меня через плечо… и я в двойном цугцванге, шах и мат – гляжу в глаза бабушки, которая видит, как смерть, которая несет ее под мышкой, оглянулась, чтобы углядеть меня. А я, таким образом, вижу себя глазами смерти и понимаю в одну долю момента вообще все.

Бабушка умерла.

Я поднялся с кровати, переполненный знанием, которое никак не имел права забыть. Я даже хотел это записать, но хорошо, что не начал искать ручку, потому что обязательно забыл бы. Да и не смог бы обрисовать это словами, ибо все было вне их. Слова – талант живых.

Я снова и снова прогонял в памяти то, что увидел. Это было важнейшим из всего, что я мог узнать про смерть, оставаясь живым.

Я увидел последнюю тайну смерти. Я увидел, как из бабушкиных глаз точно в момент смерти вылетели зеркальца, и мне открылась истина – смерть ослепляет нас жизнью.

Все, что мы видим, – только отражения в зеркальцах, которые смерть держит у нас перед глазами. Круглые зеркальца, наподобие пенсне. Смерть ослепляет нас солнечными зайчиками нашего света. А мы так зачарованы собственным сиянием, что не способны увидеть что-то иное.

Но всегда, всегда наступает момент, когда смерть прячет свои зеркальца в карманы, забрав их из наших глаз, и вещи предстают перед нами такими, какие они есть на самом деле. Мы видим: