Англия на выезде - Джон Кинг Страница 56

Слезы снова текут по ее лицу. Я не знаю, что сказать, я чувствую себя полнейшим мудаком. Просто киваю в ответ. Я вижу, как Картер пьет пиво из бутылки и смеется, смеется над ебанутым Томом, которому так повезло нарваться на ебанутую бабку, нажравшуюся шнапса или как там это у них называется. Дряхлую выжившую из ума бабку. Марк сочувственно качает головой, доволен, что это случилось не с ним. Пожилой женщине сложно сказать «иди на хуй, оставь меня в покое», независимо от того, откуда она и как она тебя заебала. Нельзя сказать старому человеку «отъебись, сука».

Картер и Марк отворачиваются, возвращаются к своему разговору, английские парни пьют и наслаждаются жизнью. Им не о чем беспокоиться. В этой старой женщине они, наверное, не видят ничего, кроме слабости и болезней. Мы молодые и сильные. Нас не волнует никто, кроме нас самих. Скажи «нет» плохим мыслям. Держаться вместе и иметь силу уйти, когда твое время пройдет, не причинять другим проблемы. Когда-нибудь это случится с каждым из нас. С теми, кто доживет. Что интересного может рассказать молодым парням эта клуша? Но мне интересно. Я пытаюсь представить ужас войны. Для женщин и детей она должна быть настоящим кошмаром. Для беззащитных женщин и детей. Их оставили платить за грехи их мужчин. Матерей — смотреть, как их детей закалывают штыками на улице. Маленьких мальчиков и девочек — смотреть, как их матерей насилуют русские, немцы, кто угодно. Кто угодно, кроме англичан. Наверное, всегда кому-то приходится расплачиваться, и неважно, виноват в чем-то ты лично или нет. Вот и верь после этого во всякие «подставь другую щеку». Женщина достает платок и вытирает слезы. Смотрит прямо перед собой, запутавшись в своих воспоминаниях.

Я окидываю взглядом улицу, чувствуя всю прелесть нахождения в Берлине. Надо бы заткнуть эту тетку и перестать думать. Не знаю, почему, но я чувствую, что Берлин — это круто. Может быть, это история, намертво засевшая в наших головах. Все эти рассказы и фотографии, которыми нас пичкали в детстве. Здесь был эпицентр холодной войны, грань между Востоком и Западом. Коммунистов уже нет, но воспоминания о Стене еще свежи.

Женщина стара, она настрадалась на своем веку, но она сохранила чувство собственного достоинства. Может, она шизофреничка, я не знаю. Я же не какой-нибудь ебучий доктор. Но она довольна, что жива и может рассказывать. Однажды она умрет, и это случится скорее рано, чем поздно. В каком-то смысле ее уже нет, потому что перестраивающим Берлин финансистам нет дела до переспавшей с тысячами союзных солдат девчонки. В современном обществе нет смысла в чувстве собственного достоинства. И не важно, что это Германия, потому что все обычные немцы, и из городских кварталов, и деревенских лачуг, никого больше не интересуют. Пидорам из банков плевать на то, как называлась захваченная Советами деревня из детских воспоминаний. Это новые диктаторы, и им на нее насрать, им лучше, если бы ее вообще не было — банкиры, промышленники и прочие подобные им мрази. Теперь они смотрят в нашу сторону, на очереди — Англия.

Амстердамские проститутки могли бы стать орудием убийства, заражая английских парней какими-нибудь циркулирующими в крови тропическими вирусами. Но последнему поколению английских хулиганов наплевать. Мне плевать на всю эту хуйню. Никто не может исправить то, что было полвека назад. По крайней мере, мы выиграли войну и не делали того, что делала Красная Армия. А теперь мы пьем пиво в том самом городе, который когда-то бомбили наши самолеты. Это впечатляет. Где мы и что делаем. Сидим в Берлине и слушаем эхо далекого прошлого. Жизнь — для тех, кто живет сейчас.

Марк пытается помочь мне, говорит, чтобы я выкинул из головы пенсионеров и подумал лучше о тех мудаках, кто остался дома перед ящиком. О счастливчике Роде, который ходит с женой по магазинам, пытаясь угодить своей миссис, и слушает дома коллекцию диско-хитов Мэнди, в то время как его друзья в Германии пьют немецкое пиво. Мы в центре мира. Ну не мира, может быть, просто в центре нового, современного рейха. Мы же так много слышали о Берлине в детстве.

Когда мы были маленькими, Берлинская Стена еще стояла, мы росли на холодной войне и гонке вооружений. Мы битком набиты антисоветской пропагандой, садистами из КГБ и доморощенными левыми, всеми этими про-пидорскими, про-черными, анти-белыми мудаками. Долгие годы нас учили ненавидеть этих мразей, окопавшихся на Востоке и пытающихся уничтожить нашу культуру. Слушая эту женщину, я словно возвращаюсь в прошлое. То, что она рассказывает, достаточно правдоподобно, и я не могу представить, чтобы англичане вели себя как русские. Может быть, когда потеряешь двадцать миллионов, все остальное для тебя теряет значение, но это не английский путь. Мы не какие-нибудь массовые убийцы. Мы сражались, потому что у нас не было выбора, и мы делали это с честью. Поэтому немцы хотели сдаться англичанам. Поэтому и еще потому, что убили слишком много русских.

Женщина смотрит на Марка и кивает. Она знает намного больше меня, и я чувствую себя маленьким рядом с ней. По сравнению с ней я не видел ничего. Марк не уходит, и она перестает плакать. Ее чувство собственного достоинства мог бы увидеть каждый, просто смотрю я один. Она говорит, что пошла по магазинам и присела просто на минутку, и какая-то часть меня хочет дальше слушать ее, какая-то требует послать ее на хуй и избавить меня от всей этой ерунды. У меня уже голова разболелась от разговоров про ангелов и всего остального. Сейчас кругом ебанутые.

Футбол — серьезная вещь, но все-таки это только игра. Мы делаем то, что хотим, нам никто не отдает приказов. Я не хочу думать о растерзанных женщинах и детях. От таких мыслей мне становится плохо, независимо от того, чьи это женщины и дети. И когда она наконец уходит, я прячу ее образ куда-то далеко внутрь Теперь все это опять кажется мне нереальным, вроде увиденного в кино. Ее время ушло, как время тех пенсионеров, что защищали мою страну во время войны. Мы уважаем их, конечно, но уважение не значит, что мы должны все время думать о них. И правительству по хую, будь-то консерваторы или лейбористы. Им больше нравится тратить деньги на самих себя. Люди с улицы — это так, для статистики.

Она проходит сквозь моб английских хулиганов. Маленькая блондинка, закаленная годами великих демократических экспериментов. Парни расступаются, дают ей дорогу. Дорогу тени из прошлого. Перед моими глазами проносятся стратегические ракеты, гранаты и шрапнель. Интересно, сама ли она придумала про ангелов? Я пытаюсь представить их. Все, что приходит на ум, — это жирные херувимы, но я знаю, что она не их имела в виду. Я думаю о том, замужем ли она, есть ли у нее дети, и начинаю жалеть, что не спросил. Хэппи-энд никогда не помешает.

— Чего она тебе рассказывала? — спрашивает Марк, усаживаясь рядом. Он смотрит мне в лицо и смеется. — Что с тобой, ты, мудило? Ты выглядишь так, как будто увидел привидение. Да, конечно, она была слегка бледная, но ничуть не бледней наших английских сумасшедших. Все они одинаковые.

— Она рассказывала, как русские убивали людей в ее деревне, и как она пробиралась в Берлин через леса.

— Не очень весело, — кивает Марк. — Но немцы все это вполне заслужили. Они мочили русских, евреев и так далее, так чего они хотели? Гитлер не думал об этом, когда бомбил Лондон? Они убили многих наших парней. Она же не протестовала против бомбардировок Лондона и не выступала против истребления жидов. Она не думала, как это, когда детей отнимают у родителей?