Зимний солдат - Дэниел Мейсон Страница 56

Пожалуй, отцу Фейермана можно рассказать про Хорвата, подумал Люциуш.

Но мысль мелькнула и ушла. За пустыми столами виднелась потухшая керосиновая лампа, а за ней – кровать, несколько досок, накрытых покрывалами, пара подушек, а еще дальше – стопка книг, старые издания учебников по анатомии и физиологии, которые он покупал для друга. «Одалживал» – Фейерман не соглашался на благотворительность, хотя Люциуш совершенно не рассчитывал получить их обратно. Выше лежали тетради, которые Фейерман заполнял, сидя рядом с ним. Ему страшно захотелось их пролистать, но так не поступают с вещами живого человека, поэтому он отвел взгляд.

– Он писал неустанно, – сказал отец. – Почти каждый день.

Август, подумал Люциуш. Сразу после по всей Изонцо возобновились упорные бои.

– В горах со связью совсем скверно, – сказал он.

– Да, – кивнул отец Фейермана, – мне так и говорят.

Люциуш мог пообещать ему сходить в военное министерство или воспользоваться материнскими связями, чтобы попытаться найти друга. Но отец Фейермана ни о чем просить не стал, и когда Люциуш наконец попрощался и вышел на людную, узкую улицу, он уже понимал, что ему сообщат. В этот момент он решил вернуться в медицину, хотя бы потому что пережить такое известие в одиночестве он не мог.

В этот же день он подал прошение о передислокации.

В медицинском дивизионном штабе полевых операций на Восточном фронте чиновник записал его имя и адрес. Это займет некоторое время, сказал он высоким гнусавым голосом. Им надо будет связаться с его полком в Кракове; он получит вызов в течение нескольких недель.

– Но мне необязательно возвращаться в Краков, – сказал Люциуш. – Я готов поехать на любой театр. Как только представится возможность. Если вам нужен медик…

Чиновник откинулся на спинку стула и, не снимая очков для чтения, уставился на Люциуша.

– Медик? Вы самоубийца, что ли? В чем срочность? Венские девушки вам недостаточно хороши?

Это было в понедельник. В пятницу он вернулся домой после своих блужданий и обнаружил письмо – но не из военного министерства. Вместо этого на потускневших университетских листках ему неверной рукой писал его старый профессор, Циммер. «Ваша мать говорит, что Вы дома и готовы к передислокации. Я сейчас возглавляю госпиталь для восстановления пациентов с неврологическими проблемами в старом Ламбергском дворце и думаю, что Ваше участие может оказаться весьма кстати. Если Вы надумаете…»

Мать. То есть письмо о передислокации ему все-таки пришло. И она снова вмешалась, словно deus ex machina. Он вспомнил, как в хмельные дни мобилизации, когда она сделала совершенно то же самое, он демонстративно не обратил внимания на письмо Циммера. Но теперь дела обстояли иначе. «Ваше участие может оказаться кстати». Он хотел вернуться к медицине, к любой медицине. Может быть, он расскажет Циммеру про Хорвата, про свои сны.

Вечером он отыскал профессора во дворце, в огромной бальной зале, обращенной в палату.

За три года Циммер практически не изменился: те же пушистые бакенбарды, та же желтозубая улыбка. Он казался чуть ниже, стал еще больше похож на пирата. Глаза были слегка затянуты дымком катаракты, на макушке расцветала печать парши.

Когда Люциуш нашел его, он совершал обход в сопровождении двух сестер и санитара. Мухобойку с ручкой из слоновой кости он заткнул за пояс, как солдат шпагу. Он протянул Люциушу руку; пальцы его были гладкие, искривленные артритом более суровым, чем помнилось Люциушу. «Мой студент», – сказал Циммер и держал руку Люциуша, не отпуская, еще долго после того, как рукопожатие закончилось.

Как лемновицкая церковь, как школы и замки по всей Галиции, армейский реабилитационный госпиталь неврологических травм в Ламбергском дворце был одним из бесчисленных гражданских зданий, которые австро-венгерская медицинская служба переоборудовала под размещение раненых. Госпиталь был организован под личным патронажем эрцгерцогини Анны, кузины Франца Иосифа. Это был семейный дворец, построенный во времена Иосифа II, с высокой шиферной кровлей, позолоченными пилястрами и фресками на потолке, где среди зубцов-обманок сияло обманное небо. Эрцгерцогиня добавила к этому щедрый личный вклад в виде экспонатов из семейной коллекции. Тематика их была военной – статуи святого Михаила, гобелены с турецкой осадой Вены, огромный холст, изображающий марафонские болота с разбросанными по ним телами. Над медицинским креслом висело впечатляющее полотно с Кадмом, бросающим в землю драконьи зубы. Люциуш задался вопросом (даже вслух), разумен ли такой декор в помещениях для раненых солдат, но Циммер сказал, что эрцгерцог свято верит в целительную силу боевого духа и возражений не терпит. Разве драконьи зубы не превратились в храбрейших бойцов, основавших потом Фивы?

Более того, отметил Циммер, к чести эрцгерцогини Анны, она участвует в добровольческом движении. Конечно, в основном она просто читает военные стихи, а когда ухаживает за солдатами, прикасается к ним только выше пояса, не прикасается к лицам, не любит раны, если там есть кровь или гной.

– Так какие тогда любит? – спросил Люциуш.

– В общем, в основном она читает военные стихи, – сказал Циммер. – Но это все-таки добровольческое усилие.

Следовало отдать должное невероятному многообразию и постоянству медицинской профессии, если это учреждение могло хоть чем-то напомнить церквушку с воронкой в полу. Но не прошло и нескольких часов, как Люциуш погрузился в знакомую рутину. Да, отличия были. Раны здесь были старые, травмы стабилизировавшиеся, чтобы их лечить, требовалось большее упорство. Меньше перевязок, больше рубцов, больше контрактур. Маленькие грифельные доски в изножье кровати с именами и диагнозами. Впечатляющий набор металлических и кожаных устройств для закрепления. Фонограф, разумеется, – это же Австрия, страна Гайдна, Шуберта, Моцарта. Но столько всего было таким же. Морфий против боли. Фенобарбитал против судорог. Камфорное масло против всего. Хлорал против бессонницы.

В первый вечер он задержался надолго после того, как Циммер ушел домой. Пациентов было почти сто двадцать, и, в отличие от лемновицкого контингента, где речь, как правило, шла о простых переломах и ампутациях, все случаи были невероятно сложные. Поэтому, когда свет потушили, он взял груду папок с историями болезни и углубился в чтение. Анамнезы обычно составляли в госпиталях, откуда перевели больных; на полях Циммер нетвердой рукой писал свои заметки. Всё сплошь раны головы, и, читая, Люциуш вдруг вздрогнул, представив, что Маргарета рассказывает ему о них, как в ту первую ночь в Лемновицах. Это, пан лейтенант доктор, Грегор Браз из Праги, пулевое отверстие за ухом, потерял зрение; это Маркус Кобольд, сапер из Каринтии, чуть не похоронили заживо, с тех пор не прекращается тремор. Это Гельмут Мюллер, пехотинец, преподаватель рисования, обгорел во время сражения на Марне, самострел – стрелял в себя, узнав, что ослеп. Самуэль Кляйн, пан доктор, сын сапожника из Леопольдштадта, тупая травма над самым ухом. Это Золтан Лукач, гусар, сброшен с лошади, эпилепсия. Это Эгон Ротман, потерял память после взрыва магниевой бомбы в непосредственной близости. Это Матиас Шмидт, проникающая травма левого виска. Это Вернер Экк, синкопальный синдром; это Натан Бела, полный левосторонний паралич после облыжного обвинения в шпионаже; веревку успели перерезать до того, как он задохнулся. Это Генрих Рóстов, ранен штыком в правый висок, не может глотать. Это Фридрих Тиль, доктор. Это Ганс Бенеш. Это Бохомил Молнар. Мацей Кравец, Даниэль Лёв…