Хатшепсут - Наталья Галкина Страница 55

Она улеглась на тахте, а я на короткой кровати в бывшей теткиной комнатушке. Утром она постучала в спинку моей кровати — до будильника.

— Вставайте, Мишеев, — сказала она. — Кофе горячий, яичница на столе. Я ухожу, у вас есть второй ключ?

Она была уже в пальто. Я отдал ей теткин ключ и посмотрел в окно. Она летела через двор. Пахло кофейком, яичницей, французскими духами, ржавым болотом и письмецом покойника. Очевидно, и пиджак мой, и я сам, и мы оба пропитались этим шлейфным ароматом, потому что боковым взглядом, идя к своему кульману, я увидел, как Тома повела носом наподобие сеттера или спаниеля и уронила угольник. Но впереди ее, бедняжку, ждало еще одно испытание. В конце дня секретарша крикнула меня к телефону:

— Мишеев! Возьмите трубку! Приятный женский голос!

— Когда вы придете? — спросила Зоя.

— После работы сразу, — отвечал я как дурак.

— Я не знаю, что это значит.

— В восемнадцать тридцать.

— Я уже здесь. Мишеев, когда придете, не бойтесь, я тут не одна.

— Только этого еще не хватало, — сказал я. — Что же, явлюсь я домой, и полон дом гостей?

С Томиного места пошла на меня некая ультразвуковая доза ненависти, даже в трубке защелкало.

— Нет никаких гостей, — сказала Зоя. — Только Юра.

— Я понял, — сказал я.

И пошел курить вслед за Томой.

Едва я распахнул дверь, как встретило меня это невыносимо алое пятно на зеленом фоне. Я почувствовал смутное понимание быка в этот момент. Смутную охоту поддать пятно рогами.

Однако влюбленную пару они не напоминали. Зоя сидела перед столом, запустив пальцы в белокурые локоны. Перед ней на столе насыпана была горка драгоценностей, как из сказки Шехерезады. На них она и глядела, на блестящие камешки. Юрий Николаевич стоял у окна и смотрел во двор.

— Это что ж такое? — спросил я вместо приветствия.

Доктор наук обернулся. Маг и волшебник.

— То же и я спросил, — сказал он.

— А это подарочек от покойника, — сказала Зоя.

— Сам принес? — спросил я.

— Прислал, — сказала она. — Прислал обещанное. И три года ждать не пришлось. Нравится? Между прочим, не бижутерия. Ювелирка натюрель. Можно на бал. Можно в ломбард. Можно в комиссионку.

— Можно закопать, — сказал профессор. — В качестве клада.

— Закопать? — Зоя расхохоталась и указала на меня пальцем. — Вот он — большой специалист.

Нацепила серьги, ожерелье, диадему, надела браслет.

— Зеркало — только в ванной? — спросила. — Юра, — сказала, — купи мне шкатулку, надо же куда-то сложить.

— Шкатулку? — спросил он.

— Малахитовую, — сказал я.

Юрий Николаевич подумал и спросил ее:

— Это что же он, расплатился с тобой, что ли?

— Выходит, так, — сказала она легко. — Расплатился и удавился. И как ты думаешь, почему? полное отсутствие чувства юмора. И чувства меры. Что я, камушков купеческих не видала? Да на кой они мне? Сейчас не модно. Пусть лучше Мишеев закопает. К чертям. К червям. Бедные черви от блеска ослепнут. Или там, под землей, не блестит?

— Тебе лучше знать, — сказал профессор зло.

— Ревнуешь, что ли? — спросила она, подкрашивая ресницы. — Глупо. Сам не гам и другому не дам. Собака ты на сене, Юра, хоть маг и волшебник. Своди меня в театр. Я в театр хочу. Я все время хочу в театр. Только не на оперу. Поют плохо и очень страшные. И плесенью с пылью со сцены несет.

— Мне пора, — сказал профессор.

— Проводить тебя можно? — спросила она.

— Проводи, — сказал он.

— Подари жене брошку, хочешь? — спросила она.

— Ты рехнулась?

— Сделай ей приятное. Или мне. Или покойнику. Да ну тебя, в самом деле. Подари. Смотри, какая симпатичная. Сапфир и жемчуг. Сапфир — камень редкий.

Он вынул у нее из пальцев брошку и швырнул на стол.

— Бить тебя некому, — сказал он.

Они ушли, а я остался, уголовник с лопатой и драгоценностями от висельника, укрывающий у себя на квартире племянницу близнецов, которой у них нет.

Вернулась она очень быстро и очень сердитая. А может, расстроенная. И просила меня:

— Что такое шиллер?

— Шиллинг?

— Нет, шиллер.

— Не знаю, — сказал я. — Киллер?

— Ты глухой? — спросила она враждебно. — Или ты не местный? У тебя есть словарь? посмотри в словаре. В тол-ко-вом.

— Из какой хоть это оперы?

— При чем тут опера? — спросила она. — В опере поют плохо, визжат, все старые и страшные и пылью пахнет.

— Из какого ряда слово? Торговые операции? специальность? радиодеталь? ну?

— Имеет отношение к любви. И к коварству.

Все-таки я почему-то уставал от нее страшно. И от своей роли — то ли хозяина отеля-мотеля, то ли евнуха. Сводный брат племянницы от первого брака деверя.

— Это драматург, — сказал я, — с большой буквы — сечешь? Шиллер. Фамилия такая. Звали Фридрихом.

— Звали — значит, умер?

— Помер, болезный, — отвечал я. — Спился и помер.

— Давно? — спросила она.

— Давненько, — отвечал я.

— Еврей? Немец?

— А кем вы, Зоя Витальевна, работаете, если не секрет? Немец, немец.

— Меня Юра в свою контору пристроил, — бездумно сказала она, крутя кудряшку. — На ниве науки состою. Лаборанткой. Завтра на работу не пойду, надоело. Никто ничего не делает. Все курят, совсем обкурили. И я там только время теряю драгоценное. А у вас, Мишеев, произведения Шиллера Фридриха этого есть?

— Есть.

— Найдите.

Я достал книжку. Она глянула в оглавление.

— «Коварство и любовь». Вы ангел, Мишеев. Я вас обожаю.

Когда утром я уходил на работу, она еще спала. Закрывая дверь, я обернулся и посмотрел на вешалку; пальто было маленькое, взъерошенное, в глубоких тектонических складках, в которых еще таился холод ночной мглы.

Три дня она не ходила на работу, остервенело читала с утра до вечера, и ночью тоже, разворотила все мои книги, а потом потребовала, чтобы я нашел для нее школьные учебники: историю, географию, литературу и биологию.

— За какой класс? — спросил я.

— А сколько их всего? — спросила она.

— Вы с Марса, что ли? — спросил я. — Всего их для кого сколько. Четыре. Семь. Восемь. Десять. Одиннадцать.

— Мне по максимуму, — сказала она.

— Химию и алгебру не надо? — спросил я.