Нет худа без добра - Мэтью Квик Страница 55

– Пора, блин, спать, – объявил он.

– Макс, сейчас только восемь, и мы еще не ужинали, – сказала Элизабет, но Макс уже храпел.

– Пойдем поужинаем все-таки? – предложил я.

Элизабет кивнула.

Мы закутались как следует и вышли на заснеженную улицу. Резкий ветер с реки Оттавы хлестал в лицо.

– Похоже на Англию, – заметила Элизабет, когда мы проходили мимо здания парламента. – Часы на башнях и все прочее.

– Ты была в Англии?

– Нет. А ты?

– Никогда.

– Но ты согласен, что тут похоже на Англию?

– Наверное.

Довольно долго мы шли бесцельно, знакомясь с городом, чувствуя холод на щеках. После езды в автомобиле было приятно пройтись.

Элизабет остановилась перед кафе, в витрине которого были выставлены все фигуры китайского зодиака, а позади них восседал, скрестив ноги, толстый нефритовый Будда.

– Может, здесь поедим?

– Давай, – согласился я, и мы вошли.

Элизабет заказала китайскую лапшу, и я тоже. Мы сидели в молчании, ожидая, когда принесут еду, и слушая музыку. Похоже, это было что-то азиатское – пронзительные флейты и нечто вроде унылой шарманки.

Я подумал, что, может быть, китайская лапша в Канаде будет по вкусу не такой, как в Штатах, но она оказалась такой же.

После китайской лапши нам принесли печенье-гадание.

На печенье Элизабет было написано:

в гармонии плохо только то, что она по определению кратковременна.

Мне досталось:

друг – это твой подарок самому себе.

– Что это вообще значит? – спросила Элизабет.

Я только пожал плечами.

Мы посидели в кафе еще какое-то время, допивая зеленый чай, который подали в черном чайнике, имевшем форму дракона. Чай мы наливали в маленькие белые чашки с нарисованными на них синими китайскими символами.

– Как ты думаешь, почему мы оказались в Оттаве вместе? – спросил я. – Какой в этом смысл?

Элизабет ничего не ответила и отвернулась к окну, глядя на проезжающие машины. Лицо ее казалось окаменевшим.

Когда я заплатил по счету, она встала, я за ней, и мы стали бродить по заснеженному городу.

Элизабет не раскрывала рта, и я тоже.

Мы просто ходили.

И ходили.

И ходили.

И хотя я замерз, об этом я тоже не стал говорить, потому что мне хотелось ходить так с Элизабет вечно, и я боялся сделать или сказать что-нибудь такое, что преждевременно прекратило бы нашу прогулку.

Элизабет, казалось, глубоко задумалась о чем-то; я чувствовал, что лучше ничего не говорить, – и не говорил.

В холле отеля она спросила, не хочу ли я выпить с ней что-нибудь в баре, и я сказал: «Конечно» – даже прежде, чем осознал, что последняя из оставшихся у меня жизненных целей сейчас будет достигнута.

Элизабет заказала мартини «Кетель-уан» со льдом и дополнительными оливками. Я не имел представления об этом коктейле, но заказал его же.

Подали напитки, я расплатился за них кредитной карточкой отца Макнами.

Мы сидели в кожаных креслах причудливой формы; бармен принес блюдо с плитками фруктово-ореховой смеси и поставил его перед нами на маленький столик, не достигавший по высоте наших коленей.

– Будем бодренькими! – произнесла Элизабет, подняв свой бокал.

Хотя голос у нее был совсем не бодрый, я тоже поднял бокал, и мы соприкоснулись краями, совсем как показывают по телевизору.

Я пригубил напиток. В основном ощущался вкус соленых оливок, но алкоголь обжигал горло, и это было приятно.

Я впервые пил алкогольный напиток с женщиной, но оказалось, что в этом нет ничего особенного – совсем не то, что я ожидал.

Я еще раз пригубил коктейль, Элизабет сделала уже несколько глотков.

Наступило неловкое продолжительное молчание. Я чувствовал, что в Элизабет происходит какая-то внутренняя борьба.

Неожиданно она достала из сумочки оранжевый пузырек с таблетками и поставила его на стол рядом со своим бокалом.

– Что это? – спросил я.

– Это мое средство ухода.

– Не понимаю.

– Неужели?

Я помотал головой.

– Нам с Максом некуда деться. У нас нет дома, нет родственников. Я обещала брату, что на его сорокалетие свожу его посмотреть Кошачий парламент. Завтра я выполню это обещание. Но потом у нас не остается никаких вариантов. Я устала, Бартоломью, я действительно устала.

Тут уж до меня дошло, что имеет в виду Элизабет. Я схватил пузырек и сказал:

– А что, если ты переедешь жить ко мне? Вместе с Максом. Будем жить, как одна семья.

– И что ж это за семья будет?

– Самая лучшая, какая может быть, – ответил я.

Она улыбнулась и посмотрела на пол:

– Спасибо, но ты просто стараешься меня утешить.

– Чем это плохо? Как знать, может быть, все, что произошло, – мамина смерть от рака, наша случайная встреча с Максом, наше одновременное решение поехать в Канаду, мои посещения библиотеки, где ты работаешь, тот факт, что ты отличаешься от других, и даже смерть отца Макнами, – может быть, все это было не случайно, все вело к тому, чтобы мы были вместе, втроем.

– Ты сознаешь, как дико это звучит?

– Почему? Я просто перечислил все, что случилось с нами, и сделал определенные выводы.

Я сам не мог поверить тому, что произнес это с такой уверенностью. Должно быть, это все-таки Ваше влияние, Ричард Гир.

– Я никогда не встречала таких людей, как ты, Бартоломью, – сказала она, мешая в бокале трубочкой с насаженной на нее оливкой. – Я восхищаюсь твоей почти безграничной добротой. Но, к сожалению, чтобы выжить в этом мире, одной доброты мало.

Я понимал, что она имеет в виду, но понимал я и то, что мамина философия – это мощное оружие, и решил, что самое время применить ее на практике.

– Я очень хотел бы, чтобы ты жила со мной, Элизабет, – сказал я. – Это вполне осуществимо. Мне хочется в это верить, потому что альтернатива, – я потряс пузырек с таблетками, – слишком непривлекательна. Почему бы тебе не поверить мне? Что ты теряешь? Мы завели бы кошку для Макса. Он мог бы работать в кинотеатре, ты могла бы по-прежнему помогать в библиотеке, я мог бы…

Тут я запнулся, потому что я не знал, чем я мог бы заняться. Все, что я делал до сих пор, – это ухаживал за мамой и был ее сыном. А сейчас я обещал стать кем-то гораздо большим, чем я был. Опять притворство.

– У меня все плохо, – сказала Элизабет. – И у Макса тоже. Мы покалеченные люди. Со мной не может быть ничего, кроме проблем. Ты же и сам должен был уже понять это. С нами трудно.