Песнь тунгуса - Олег Ермаков Страница 55

Его и рисует уголь на ровдуге, это облачко…

Кит не остановился напротив фотоателье, хотя Мишка и стучал его по плечу и указывал в ту сторону и кричал в ухо, что надо с Адамом Георгиевичем проститься. Но Кит будто оглох, одурел от предчувствия долгой дороги и, наоборот, прибавлял газу. И это была плохая мысль. А хорошая мысль, говорила бабушка, — долгая дорога.

Ветер морозный бил в лицо, и Мишка прятался за спиной Кита. Посматривал на люльку с санками и чемоданом. Только что они вчетвером проезжали здесь в Хужир, и вот уже снова едут — вдвоем, как будто что-то потеряли или забыли. А девочки, наверное, подлетают к Иркутску, огромному городу с трубами, улицами-ущельями, мостами… И Андрюха-первозванный с ними.

Погода портилась. Солнце тонуло в морозной дымке. Песчаная дорога шла среди сосен и кедров. Слева распахнулась даль байкальская, маломорская, и снова потянулся лес.

И вдруг мысль-дорога оборвалась. Мотор захлебнулся и внезапно заглох. Еще несколько метров мотоцикл катился по инерции, «молча». Остановился.

Стало совсем тихо. Оба сидели и ничего не говорили. Наконец Кит выругался и попытался запустить мотор, но тот лишь чихал и не заводился. Кит снова выругался, слез, склонился над мотором.

— Чё за ёж? — проговорил.

Мишка тоже слез, потопал. Вспомнил, что так и не покурил, достал сигарету, чиркнул спичкой.

— Не врубаюсь, — пробормотал Кит и опять попытался завести мотор.

Ничего не получалось. Кит скривил толстые губы, тоже закурил.

— Зачем не остановился возле ателье, — сказал Мишка.

Кит взглянул на него.

— Чё тебе там, самое?

— С Адамом Георгиевичем хотел проститься, — сказал Мишка. — Может, больше не увижу.

— Я тебе пришлю его фотку, и любуйся.

— Зачем, — возразил Мишка. — Он меня в дом пустил, еду давал.

— Ну и чё, самое? — спросил Кит. — Ты с ним не попрощался, а я с ним здороваться перестал.

— Зачем?

— Зачем, зачем, — передразнил его Кит, сплевывая. — У тебя где дед?

— Какой дед? — удивился Мишка.

— Такой. Дед. Была же у тебя бабка?

Мишка кивнул.

— Значит, и дед должен быть. Не от святого же тунгусского духа ты появился.

— Мой дед, — сказал Мишка, — был, ага. Но пропал. За сохатым погнался и пропал совсем.

— А мой бил таких паликмахеров, — передразнил Кит Песчаную Бабу.

Где-то в кронах закричала противно кедровка. Оба повернули головы в ту сторону.

— Он же твой наставник, — сказал Мишка.

Кит ударил кулаком по сиденью.

— Фашист, недобиток!.. Хамелеон.

— Так, слушай, эта Баба могла… — начал Мишка.

— Соврать? — подхватил Кит. — Черта с два. Батя сказал про нее, что въедливая и так просто ничего не говорит. И ведь сколько он мозги пудрил, гад. — Кит отбросил окурок и снова приступил к осмотру мотора.

В чем была причина, неясно. Кит достал сумку с ключами. Проверил свечи. Снял сиденье.

— А у них, — сказал вдруг Мишка, — могли быть свои счеты.

— У кого? — спросил Кит, глядя снизу.

— Да вот у фотографа и того поляка.

Кит подумал и, ничего не ответив, снова полез в мотор.

— Да и у этой Бабы с ними, — добавил Мишка.

Кит возился с мотором, дул на запачканные пальцы. Мишка предложил развести костер. И только начал ломать сухие ветки с ближайшей лиственницы, загудел за деревьями мотор. Какая-то машина ехала по дороге. И даже две. Они увидели две «буханки», два уазика. Пришлось откатить мотоцикл на обочину. Уазики, подъехав, затормозили.

— Чё стряслось, пацаны? — крикнул краснолицый шофер из первого уазика.

Кит развел руками. Хлопали дверцы, из машин выходили люди. Послышалась немецкая речь. Это были давешние туристы. Они ехали на северную оконечность Ольхона, мыс Хобой, с которого можно обозревать просторы Большого моря и Малого. С ними был и фотограф Адам Георгиевич. Мишка первый его увидел, его бородку, очки и быстро отвернулся, соображая, что же делать. Адам Георгиевич подошел к ним.

— Миша, Сережа, вы? — спросил он удивленно и весело. — Куда это собрались?

Кит увидел его и еще ниже склонился над мотоциклом.

— На метеостанцию, — сказал Мишка. — Лида… просила кое-что завезти родителям, — решил он соврать из опасения, что Адам Георгиевич может и помешать славному переходу через море.

— Понятно, — отозвался Адам Георгиевич. — А меня вот наши гости попросили послужить фотографом на Хобое.

— Послужить! — подхватил Кит и даже скрежетнул зубами. Или просто ключ клацнул о мотор.

— Что? — не расслышал Адам Георгиевич.

Мишка внимательно посмотрел на его лицо. Хрящеватый нос. Седая бородка. Морщины. Синие навсегда усталые глаза.

— Что, Сережа? — снова спросил он и опустил руку на его плечо.

Тот дернул плечом, сбрасывая руку. Адам Георгиевич уставился на него. Подходили мужчины и женщины в ярких куртках, замотанные по самые глаза разноцветными шарфами, что-то говорили, смеялись. Приблизилась переводчица, чернявая женщина в дубленке, в варежках с оленями.

— Оу, какая техника! — воскликнула она с каким-то театральным воодушевлением. — Они хотят знать марку. И спрашивают, куда вы направляетесь? А, мальчики?

Кит не поворачивался. Мишка тоже молчал.

— Куда-то по делам? На рыбалку? На подледную, да? — спрашивала молодая женщина, жестикулируя так, как будто ее снимали для кино.

— Ага, — коротко ответил Мишка.

— Почему вы едете не по озеру? А по этой скверной дороге? Опасно сейчас выезжать на лед?

— Ага, — сказал Мишка и шмыгнул носом.

Кит продолжал яростно молчать.

Адам Георгиевич немного отошел от них и наблюдал с интересом. Рыжая девочка в красной куртке и ярко-зеленых штанах и такого же цвета шапке достала фотоаппарат и наводила объектив на Мишку. На одного Мишку. Он отворачивался. Она заходила слева, справа, чтобы поймать его одного. Мишка натянул посильнее шапку. Вперед выступил один пожилой немец в голубой куртке, клетчатом шарфе и меховой кепке с опущенными ушами. Он склонился над мотоциклом и что-то говорил.