Думают... - Дэвид Лодж Страница 55

За ужином я сидела рядом с профессором Пенроуз (плохая еда в частной столовой учительского корпуса), и она показалась мне намного симпатичнее, чем вначале. И не только потому, что прочла большинство моих романов и говорила о них со знанием дела. У нее есть четырехлетняя дочь, которая, по-моему, осталась без отца. Пенроуз самостоятельно воспитывает дочь и возглавляет Факультет культурологии и коммуникаций в Уолсолле. Это один из новых университетов, созданный из бывшего техникума (как странно, Глостер тоже когда-то имел статус нового университета, но сейчас его корпуса обветшали как снаружи, так и внутри). Робин направили туда всего два года назад, «с целью повысить уровень образования и исследовательских работ», как она сказала. Она употребляла в речи научные термины с самоуверенной легкостью, словно продолжая излагать свои книжные теории. Я вдруг представила себе, как она, будто фабрикант в старину, ударами хлыста подстегивает нерадивых и, как правило, пожилых мужчин, заставляя их достигать все более высокой производительности труда. Но оказалось, что ей гораздо интереснее обсуждать детские болезни и внедрение гендерных стереотипов поведения в детских садах. Она увлеченно говорила об этом с сидевшей напротив Аннабель Ривердейл. Ее теории в корне противоречат ее профессиональной практике, а личная жизнь, в свою очередь, сильно противоречит и тому и другому. Но я уверена, что цельность характера не является для нее важной составляющей человеческой личности.

После лекции ко мне пристала Марианна Ричмонд и попросила купить пятифунтовый билет на утиные гонки, которые она организует в следующее воскресенье в Буртон-он-зе-Уотер с целью собрать деньги на какое-то благотворительное мероприятие, связанное с болезнью Оливера. Идея была заимствована из «Винни-Пуха». В реку с моста бросают пронумерованных пластиковых уточек и смотрят, какая первой приплывет по течению к финишу. Владелец билета, номер которого совпадет с номером утки-победительницы, получает приз. Это показалось мне намного веселее простой лотереи, и я сразу же согласилась. Мы обменялись впечатлениями от лекции, и я пожалела, что на ней не было Ральфа Мессенджера, мне хотелось бы услышать его точку зрения. Она посмотрела на меня с таким видом, словно я знакома с ним ближе, чем позволяют правила приличия. Уверена, она даже не подозревает, что я знаю об их «игре», и надеюсь, что она не догадывается о его повышенном внимании ко мне. Гловеры тоже были на приеме и говорили исключительно о выборах. Теперь, когда Блэр стал основным претендентом, Летиция с большим одобрением говорит о новых лейбористах, с радостью предвкушая их победу. Они собираются устроить вечеринку в честь выборов и обещали прислать мне приглашение.

Среда, 9 апреля. Сегодня утром, когда я работала дома, позвонил Ральф Мессенджер.

— Ты когда-нибудь проверяешь электронную почту? — спросил он.

— Через день, — ответила я, и он рассмеялся:

— Мои коллеги проверяют почту каждые двадцать минут. Вчера утром я послал тебе сообщение.

— Извини, сейчас посмотрю.

— Не стоит, там только приглашение на сегодняшний обед. Мне нужна твоя помощь.

— Какая помощь? — осторожно спросила я.

— Ничего предосудительного.

Немного поразмыслив, я согласилась. Если бы я отказала, то перегнула бы палку, ведь я и так достаточно ясно дала ему понять, как отношусь к его предложениям, особенно в нашей электронной переписке. Теперь, когда расставлены все точки над «i», можно возобновить нашу дружбу.

— В учительской столовой или в пабе? — спросил он, и я благоразумно выбрала первое.

Позже. И зачем только я выбрала учительскую столовую! Все было замечательно и интересно, кроме самой еды. Ральф увлекательно рассказывал о крайне жирной пражской кухне. Обед получился невкусный, но занятный. Помощь, о которой он говорил, заключалась в том, что я должна участвовать в конференции, которая в конце семестра будет проходить в его Центре. Называется она Международной конференцией по вопросам исследования сознания, или «Консоз», как прозвали ее постоянные участники. Ральф кличет ее «бродячим цирком», который каждый раз разворачивает шатры на новом месте, и на сей раз пришла очередь Глостера.

— Это не собрание академиков, пережевывающих одну и ту же жвачку, а, скорее, междисциплинарная конференция, на которой «монстры» когнитивной науки выступают наряду с провинциалами, психами и эксцентриками. Думаю, тебе это будет интересно. Кроме того, у нас есть обычай приглашать кого-нибудь для «заключительного слова». Он должен поделиться своими впечатлениями и подвести итоги.

Ральф хочет, чтобы в этой роли выступила я. Мне это польстило, но я сказала, что мне не хватает знаний и я вряд ли пойму хоть половину из того, о чем будет идти речь.

— Не важно. Смысл «заключительного слова» в том и состоит, чтобы получить свежий взгляд на событие. В прошлый раз, например, его произносил буддийский монах. Еще раньше — зоолог. Но у нас еще ни разу не было литератора, — сказал Ральф.

— Да, это серьезное упущение для конференции, посвященной сознанию. Но почему же вы не воспользуетесь услугами маститого академика, например, Робин Пенроуз?

И я рассказала ему о лекции.

— Терпеть не могу этих людей, — скривился Ральф, — постмодернистов, постструктуралистов или как там они себя называют. Как-то раз они уже просочились на «Консоз» и доставили нам массу хлопот. — Меня удивила такая реакция, и я спросила о ее причине. Ральф ответил: — Они враждебно относятся к науке вообще. Нахватались новейших научных понятий, даже не вникнув в их суть, и носятся с ними, как с писаной торбой. Они полагают, что принцип неопределенности Гейзенберга, кошка Шрёдингера и теорема Годеля дают им право говорить о том, что в мире не существует никаких научных доказательств, а наука служит лишь одной из многочисленных и равноценных интерпретаций мира.

— А разве не так? — поддразнила его я.

— Разумеется, нет! — живо откликнулся он. — Научные объяснения принципиально отличаются от анимизма, зороастризма или астрологии.

— Согласна, но ты говоришь о самых крайних формах, — сказала я.

— Тогда сама выбери любой пример. — И он заносчиво задрал подбородок. В этот момент я не смогла подобрать ничего подходящего. — Начиная с эпохи Просвещения, — он перешел на лекторский тон, — наука служила единственно верной формой знания. Ее противники встали перед выбором: принять ее и попытаться объяснить свои идеи с научной точки зрения и тем самым подвергнуть их серьезной опасности, поскольку они могли оказаться необоснованными, как это случилось с теологией. Или же можно было спрятать голову в песок, делая вид, что науки вовсе не существует, как поступают, к примеру, фундаменталисты. А эти постмодернисты посадили всех в одну лодку, заявив, что нет ни волков, ни овец. Но это далеко не так. Наука реальна. Она изменила условия человеческой жизни намного глубже, чем вся предшествующая тысячелетняя история. Одна медицина чего стоит! Еще двести лет назад доктора пускали больным кровь, считая это лекарством от всех возможных недугов. Если у тебя рак, то ты же не пойдешь к онкологу-постмодернисту, считающему, что рефлексология и ароматерапия ничем не отличаются от хирургии и химиотерапии?