Алло! Северное сияние? (сборник) - Виталий Лозович Страница 55

– А при чём цвет?

– Белый цвет? На востоке говорят: цвет незамутнённого сознания, потому первое детское кимоно – белого цвета, приходит ученик с прозрачным сознанием в школу; белый цвет на войне – цвет окончания боевых действий, а в отношениях между людьми… белый цвет – цвет искренности и невинности желаний.

– А красный? – спросила она туманным голосом, – Вот, к примеру, красные розы?

– Красные? Красный – это цвет страсти, и говорит он совсем о других желаниях, если дарит цветы мужчина, гвоздики не в счёт.

– Вы часто девушкам дарили цветы красного цвета?

– Я вообще девушкам цветы не дарил.

– Подарите мне красную розу? – сказала она так, словно потребовала ухаживания за собой. Сергей замер. Он даже совсем и не увидел, куда своими вопросами и разговорами завела его Лена. Сергей, прикрыв трубку рукой, глубоко вздохнул и сказал самому себе:

– Мой бог! Мне сорок пять лет, я не умею, оказывается, говорить с девчонками! Мой бог! Мне сорок пять лет, я теряюсь с девчонкой, которая мне…

– Алло? – сказала Лена.

– Ты хочешь именно от меня красную розу?

– Да. Хочу-у от Вас! – заявила она, – Алую, как кровь!

– Хорошо.

– Договорились. Жду.

– Когда? – как-то торопливо спросил он, словно боялся, что она телефон отключит. Она и отключила, сказав:

– Всегда!

Трубочку выключила, вышла к родителям, встала в дверях кухни, изогнулась бедром, опершись рукой о дверной проём, спросила:

– Пап, мам, а я, и правда, так хороша, что взрослые мужики по мне с ума сходят?

Папа сидел к ней спиной и, когда повернулся, Лена увидела в руках у него ремень… Самый настоящий ремень.

– Не знаю, кто по тебе сходит куда, но я сейчас тебя, гадюку, за скачки эти, за загубленную рюмку!..

И тряхнул ремнём. Мама тут же встала, пропустила Лену на своё место, сказав:

– Молодой человек?

– Молодой, – согласилась Лена, посмотрела в стол и спросила маму, – тебе сегодня сколько?

– Пятьдесят, – ответила мама слегка недоумённо.

– Он младше тебя на пять лет, – заявила Лена громко и принялась за еду.

За столом повисла тишина.

На следующее утро на столе Лены появилась алая роза в то время, когда кабинет был ещё закрыт. Редактор Бобров, явившийся первым, многозначительно нагнулся над столом, боясь взять цветок в руки, понюхал его таким образом и сказала в стол:

– Это неспроста! Это знак!

Тут же в редакцию ввалились сотрудники, приехавшие с первой студийной машиной, увидели цветок, старший редактор качнула головой:

– Кажется, процесс набирает обороты?

– Не-ет, – помотал Бобров головой, – это знак.

– Уж не ты ли, Миша, цветуёчками балуешься? – подошёл к нему молодой корреспондент Егор Киров, цветок поднял, взвесил его в руке и оценил так: – Ну… я думаю так… на одну ночку бурную потянет!

– Ты, Гоша, дурень, – сказал ему Бобров, – потому до сих пор прыщавый. А это подарил мужчина. А мужчины, Гоша, подарки и знаки внимания женщинам не определяют в ночках бурных.

– Сам дурак, – ответил Гоша и ушёл к своему столу.

– И всё же? – глянула хитровато на Боброва старший редактор, – Кто сей загадочный мужчина? Уж не ты ли, Мишка? Признавайся!

– Да я бы… – помечтал тот, – я бы с удовольствием… да не видит она меня… сквозит же в глазах у девчонки?

Здесь в редакцию пришла Лена, увидела цветок, чуть притихла сразу, потом сказала:

– A-а… вот так, значит? – тут же глянула на открытую форточку.

– Что это значит? – спросила её весело старший редактор.

– Это значит, что я знаю, как таинственный кавалер оставляет здесь цветы.

– Может, ты теперь знаешь, кто это? – спросила та, – Или ты это знала?

– Нет, не очень знала, но… Теперь знаю точно.

К Лене быстро подошёл Егор, взглядом окинул её всю, словно раздел, и сказал наставительно:

– Это смена понятий, поняла? Держись меня, со мной только здесь и можно выжить. И вообще… давай уже мы с тобой серьёзно и честно?..

– Гоша, – перебила его Лена, – ты, как вся европейская пресса: вместо свободы слова – свобода фантазии на тему России! Пошёл вон.

Лена быстро позвонила куда-то по работе, тут же сказала: «Я – на съёмку». Вышла из редакции.

Лена нашла водителя, предупредила о съёмке, тут же ушла в операторскую, увидела там Сергея, улыбнулась ему так, словно раскрыла таинственное дело криминальное, с подвохом спросила:

– Это Вы, Сергей, сегодня розу принесли?

– Ты же сама просила подарить тебе алую розу.

– Спасибо. Знаете, что я заметила? Роза сегодня лежала на столе точно так же, как и все остальные. Похоже, цветы, какой-то таинственный человек бросал через форточку? Не скажете, отчего и у Вас, ну… того таинственного незнакомца один почерк?

– Случайность.

– И что Вы ощущали, когда покупали мне эту розу?

– Не знаю, – он вновь стал теряться.

– То есть покупали девушке розу, а ничего не ощущали? Смотрели на её алые, как кровь, лепестки и ничего не ощущали?

– Ну, нет… ощущал.

– Что?

– Это… – Сергей потерялся окончательно и брякнул совсем не то, что нужно, да и не в том смысле, – мужское достоинство!

Лена расхохоталась громко и даже заливисто, Сергей замер, не зная, что теперь сказать. В операторскую вошёл Орешич Женька, вместе с ним вошёл аромат мяты. Лена стояла, прижавшись спиной и боком к стене, чуть не сползая от смеха вниз, напротив неё стоял Сергей и не понимал, что ж тут смешного?

– Вы мне нравитесь, – сказал Орешич, – оба.

Нахохотавшись, успокоившись, Лена смущённо посмотрела на Сергея, и он вновь услышал очень тихое, но одобрительное:

– Дурак. – И тут же громко, призывно: – Поехали работать… сэ-эр!

До своих сорока пяти лет Сергей был человеком очень образованным (не путать с дипломом о высшем образовании, который, впрочем, у него был), начитанным, в компаниях голос его не умолкал, говорил по большей части вещи интересные, потому как в интернете сидел не за играми в «пиратов», а за теми книгами, которые не мог найти для себя в книжном магазине. Любил расшифровывать всякие новые слова, вошедшие и не вошедшие ещё в обиход. Сложный был человек Сергей Русских. Кроме занятий спортом, зимой – лыжами, он очень неплохо умел рыбачить и охотиться. Вегетарианцем потому не был, был скорее хищником и считал, что шапка или шуба из какого-нибудь меха – это хорошо и прилично, но зверофермы как-то не уважал. Что-то подловатое виделось ему в том, что вначале маленькую норку надо растить, кормить, а потом шкуру снять на шапчонку… Впрочем, тут же всплывало у него в оправдание такого хозяйствования – свиней да коров мы же выращиваем на убой?.. И в самом деле.