Дневник плохой мамаши - Кейт Лонг Страница 55

— Анестезиолог сейчас занят. Как только освободится, я его позову, — поспешно сказала она.

На мои крики прибежал Дэниел.

— Шарлотта, что происходит?

— На фига надо было писать план родов, если всем на него на фиг наплевать?! — во весь голос завопила я. Пусть слышит эта лживая тварь. Из-за стены доносились еще чьи-то крики.

— Я где-то читал, что в средние века женщины жевали ивовые веточки. В них содержится натуральный аспирин. Прости. Уже заткнулся.

Влажной тряпочкой он вытер мне лоб и шею. Выражение его лица — глаза выпучены, губы сжаты — показалось мне страшно забавным. Треска пытается улыбнуться — вот как это называется. Если бы не было так больно, я бы расхохоталась.

Акушерка миссис Счастье вкатила тележку с баллоном веселящего газа и вручила мне маску.

— Вдыхай сразу же, когда почувствуешь, что подступает боль.

Я сделала глубокий вдох и чуть не потеряла сознание. Тут же снова нахлынула боль.

— Помогает? — беспокоился Дэниел, пытаясь прочитать надписи на баллоне.

— Какого черта?! Конечно нет! — ответила я, когда перестала вопить.

* * *

Поезд казался мне тюрьмой. Наедине со своими мыслями. Жуткие воспоминания накладываются одно на другое. Но сильнее всего — страх. Без просвета. Куда бы я ни смотрела, везде безобразные картины.

Казалось, они отпечатались на сетчатке, как зеленые пятна, когда долго смотришь на лампочку. Вместо равнодушных лиц в вагоне и сельского пейзажа за окном я видела эпизоды из прошлого и иногда будущего. Когда мы подъезжали к Манчестеру, уже темнело. Мое бледное, испуганное лицо смотрело на меня из стекла.

* * *

— Я хочу встать! — кричала я.

— Нельзя, нам надо, чтобы датчики были прикреплены к твоему животу. Лучше старайся правильно дышать. Уже немножко осталось. — Акушерка глянула на часы и что-то записала.

— Можно хотя бы футболку снять?

К этому времени футболка, которую я принесла с собой, вся перекрутилась. Господи, почему тут такая долбаная жарища?

— Э-э… — Краем глаза я видела Дэниела. — Слушай, Шарлотта, может, я пойду? Приехал мой отец, он отвезет меня к твоему дому, чтобы я смог забрать машину. Но если хочешь, я останусь. Потому что я всегда буду с тобой, если я тебе нужен.

Он взял меня за руку, и тут снова подступили схватки.

— Шарлотта? Шарлотта!

— Все в порядке, — ответила я, переводя дыхание. — Ладно, иди.

Мне надо сосредоточиться. Вот теперь я поняла, почему животные уползают рожать куда-нибудь в кусты. Его беспокойство, его забота, его дурацкая мокрая тряпка — вся эта суета мне только мешала.

— Ты точно хочешь, чтобы я ушел?

Я закрыла глаза. Может, подумает, что я потеряла сознание.

— Я бы посоветовала вам уйти, — прошептала акушерка. — Лучше приходите завтра с большим букетом цветов. — Она подмигнула.

— Он не оте-е-е-е-ееец! — простонала я. Но даже это не стерло с ее лица улыбочку.

— Тогда пока, — пробормотал он и слабо махнул.

Когда он ушел, стало легче.

* * *

Над головой замерцало табло:

Поезд до Болтона отправлением в десять часов пять минут… задерживается на тридцать пять минут. Приносим извинения за доставленные неудобства.

— Мне НАДО к моей ДОЧЕРИ! — закричала я.

От железной крыши отразилось легкое эхо.

Никто из людей, стоящих на платформе, не повернулся. В наши дни хватает психов.

* * *

— Шарлотта, слушай внимательно и делай как я говорю. — Голос доносился как будто сквозь толщу воды. — Шарлотта, уже показывается головка ребенка. У него чудесные черные волосики. Тужься как можно сильнее. Поняла? Упрись подбородком в грудь, вот так, и старайся его вытолкнуть.

Я не могла ничего ответить, но постаралась сделать, как она говорила. Нет слов, чтобы описать, что я испытывала. Мне казалось, я превратилась в гору напряженных мышц, в сплошную боль, я совершенно потеряла контроль над собой.

— Дыши чаще, тужься.

Я тужилась как могла, но сил оставалось все меньше.

— Не могу, — простонала я.

— Можешь. Давай постарайся. Ты же хочешь, чтобы ребенок вылез?

Ну что за дурацкий вопрос!

Я тужилась так, что, казалось, глаза вылезут из орбит, но толку никакого. Подумала обо всех рожавших женщинах в истории человечества. Ну почему никто не говорит, как это на самом деле больно? Интересно, они все так мучились? А ведь у некоторых женщин не по одному ребенку. У почтальонши миссис Шэнклэнд — семеро. Это значит, она семь раз вынесла такое?

— Шарлотта. — Это был уже мужской голос. — Это доктор Батьяни. Ну, как ты тут? — У него хватило ума не ждать ответа. — Я тебя осмотрел и пришел к выводу, что придется сделать надрез.

Он не сказал, где именно, но я и так знала. Нам про это рассказывали на предродовых занятиях, и тогда я подумала: «Ни за что не позволю делать себе разрезы. Ни за что!»

— Не бойся. — Он сверился с какими-то бумажками. — Мы сделаем местную анестезию.

«Ага! Теперь, значит, вы можете сделать чертову анестезию!»

— Эхххррррээээ, — выдавила я. Он решил, что я хотела сказать «да». Возможно, так оно и было. Мне уже так хотелось поскорее родить, что даже если бы доктору пришло в голову воспользоваться паяльником, я бы согласилась.

Дальше я не очень внимательно следила затем, что происходит вокруг, потому что ждала, когда сделают надрез.

— Тут к тебе пришли, — сообщил голос с ирландским акцентом. — Идите сюда, можете взять ее за руку.

Меня накрыла волна боли, я снова принялась тужиться.

— Умница, Шарлотта. Все идет хорошо, головка уже почти снаружи.

Кто-то плакал, прижавшись к моей щеке, и, когда я открыла глаза, я увидела, что это мама, моя мама, и она сжимала мою руку. Вылезла голова, а потом, как пробка из бутылки, выскочил ребенок — весь липкий и скользкий. Я рыдала, тяжело дыша. Мама выглядела так, как будто ломилась сквозь колючий кустарник; по щекам ее текли слезы.

Я прижалась к ней. Акушерка осматривала ребенка.

— Время рождения — двадцать три сорок два, — услышала я.

Когда ребенка положили на холодные весы, он закричал.

— Благослови его Бог, — выдохнула мама. — Платка нет. — Она вытерла глаза рукавом плаща, оставляя на бежевой ткани черные пятна туши.

Акушерка принесла мне ребенка. Я прижала его к груди. Он вертелся, несколько раз икнул.

— Мальчик. Два килограмма пятьсот пятьдесят граммов, — просияла она.