Кубинские сновидения - Кристина Гарсия Страница 55

* * *

Море отступило от берега и звучит печально, как фагот. Селия гуляет вдоль линии отлива с Пи-лар и Иванито. Лурдес снимает туфли и босиком идет к воде. Волна отхлынула на мгновение, показав семейство серебристых крабов. Иванито поднимает самого маленького и смотрит, как тот хватает клешнями воздух. Его сородичи отчаянно спасаются в волнах.

Не говоря ни слова, Лурдес возвращается в маленький кирпичный домик. Она снимает золотые браслеты, тонкие чулки, розовое платье из искусственного шелка с перламутровыми пуговицами и ложится на свою детскую кровать. Забытые ощущения кроются под матрасом, в ржавых пружинах у нее под спиной. Она думает об отце и о его бесконечных разъездах, о его чемодане, набитом тряпичными куклами и апельсинами, о его голосе, успокаивающем, как шелест листьев. Лурдес закуривает сигару и перекатывает на языке сухой, терпкий дым. Она знает, что не сможет сдержать данное отцу обещание – рассказать матери о том, как он сожалел о том, что отослал ее в лечебницу, как сожалел, что опасался спокойствия ее рук. Слова не идут у нее с языка. Вместо этого Лурдес чувствует, словно жестокое наказание, пальцы матери на своей голой детской ноге, слышит ее слова, произнесенные перед тем, как ее отправили в лечебницу: «Я не вспомню, как ее зовут».

Этой ночью Лурдес снятся тысячи эмигрантов, бегущих с Кубы. Соседи набрасываются на них с бейсбольными битами и мачете. Повсюду плакаты: «SOY UN GUSANO» – «Я предатель». Беглецы садятся на паромы и корабли, плоты и рыбачьи лодки. Покинутые ими дома исписаны ругательствами. Рохелио Угарте, бывший почтмейстер Санта-Тереса-дель-Мар, забит до смерти цепями на углу Калье-Мадрид. У него в кармане виза, которая ему так и не пригодится. Ильда Лимон захлебывается криком. Она нашла на своем дворе мужчину, лежащего лицом вниз в луже от ночного дождя, и, хотя давно уже плохо видит, клянется, что это Хавьер дель Пино. Соседи говорят Ильде, что она сошла с ума, что это не Хавьер, а просто какой-то бедняга, который споткнулся о корень ее гардении и захлебнулся.

Перед рассветом Лурдес будит Иванито, показывая ему жестом, чтобы он не шумел. «Пойдем, я приготовила твои вещи». Лурдес уложила его новую одежду, привезенную из Нью-Йорка, – джинсы с прошитыми крест-накрест карманами, полосатую футболку, белые тряпичные кеды. Она подает ему стакан лимонада. «У нас мало времени. Я не хочу будить бабушку».

Лурдес гонит машину по шоссе в Гавану. Земля почернела от утреннего дождя. К тому времени как они подъезжают к посольству, сотни людей уже толпятся у ворот. Они тащат коробки и картонные чемоданы, перевязанные веревками и поясами. Лурдес вспоминает свое собственное бегство, акварельный пейзаж, который она завернула в коричневую бумагу, свадебную фату, хлысты для верховой езды и пакет с кормом для птицы. Пилар, которая пробиралась через толпу в пышном платьице, убегая, вечно убегая.

Иванито стоит молча, когда Лурдес дает ему конверт с двумя сотнями долларов и надписью по-английски:

«МЕНЯ ЗОВУТ ИВАН ВИЛЬЯ-ВЕРДЕ. Я ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЭМИГРАНТ С КУБЫ. МОЯ ТЕТЯ, ЛУРДЕС ПУЭНТЕ, 2212 ЛИНДЕН-АВЕНЮ, БРУКЛИН, НЬЮ-ЙОРК, БУДЕТ МОИМ ПОРУЧИТЕЛЕМ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИТЕ ЕЙ ПО ТЕЛЕФОНУ: (212) 834-4071 ИЛИ (212) 63-CAKES».

– Постарайся попасть на первый самолет, Иванито. Ни в коем случае не покидай посольство. Когда доберешься до Перу или туда, куда тебя вышлют, позвони мне. Я заберу тебя, mi hijito. Я отвезу тебя в Бруклин. Летом мы поедем в Диснейленд.

– Y abuela? [66]– спрашивает Иванито.

– Иди, mi cielo, иди.

Пилар

В Санта-Тереса-дель-Мар все толкуют о волнениях у перуанского посольства. Соседка из ближайшего дома, Ильда Лимон, зашла вчера вечером к нам и рассказала, что слышала, как Вождь объявил, что каждый, кто захочет уехать, может отправляться на все четыре стороны. Она твердила, что Вождь не в себе с тех пор, как в январе умерла его хозяйка. «Он подавлен, и это повлияло на его решение», – пояснила она. Мама была подозрительно сдержанна в течение всего разговора, и мне следовало бы догадаться, что она что-то замышляет. Она целый день ездила бог знает где на взятом напрокат «олдсмобиле», а потом отказалась сказать, где была. Я знаю, она того и гляди что-нибудь отмочит, весь вопрос – когда.

Сегодня утром, когда абуэла пришла ко мне в комнату и сказала, что мамы и Иванито нет дома, я заподозрила самое худшее. Абуэла говорит, что соседка видела, как они уезжали на рассвете. По словам Ильды, Иванито был одет в новую одежду и нес сумку с надписью «Эйр Флорида». «Черт! – подумала я. – Черт! Не могу поверить!» Я побежала к Эрминии и одолжила у нее ее новую русскую «Ладу».

Когда я подъезжаю к дому, абуэла Селия смотрит прямо перед собой. Руки у нее напряжены, как будто она играет на пианино гаммы, но потом они безжизненно падают на колени, как закрывшиеся веера. Я вижу каждую жилку на ее руках, как будто в них течет свет, реки света.

– Мы забыли наши корни, – устало говорит мне абуэла. – Раньше семьи жили в одной деревне, переживали одни и те же разочарования. Они хоронили своих покойников рядом.

Я беру руки абуэлы в свои, чувствую старость ее напряженных пальцев, пористые суставы. Она отворачивается к океану, к голубому горизонту.

– Для меня море было спасением, Пилар. Но оно сделало моих детей непоседами. Это и сейчас продолжается, поэтому нам остается только звать друг друга и махать с разных берегов. – Она вздыхает и ждет, когда придут слова. – Ах, mi cielo, разве все эти годы и разлука не самое большое предательство?

Мысли в моей голове похожи на битое стекло. Я не могу понять, о чем говорит бабушка. Я слышу только ее тихий от душевной от боли голос.

В Гаване улицы забиты машинами во всех направлениях. Мы оставляем машину в переулке и идем остаток пути до перуанского посольства пешком. Полицейские выставили вокруг ограды кордон, чтобы не пускать внутрь вновь прибывших. Желающие уехать сидят на деревьях, как большие индюки. Они насмехаются над полицейскими, яростно проклинают их и кричат слова одобрения, тем, кто хочет проникнуть за ограду. Мы с абуэлой выискиваем Иванито на ветвях, на крыше, на высоких бетонных стенах, но его нигде нет.

У ворот завязывается борьба. Полицейский взмахивает дубинкой и опускает ее на чью-то голову. Это возбуждает толпу. Мне в лоб попадает камень. Сначала я ничего не чувствую, только теплая клейкая кровь заливает мне глаза. Потом голова взрывается болью. Толпа бросается вперед, абуэлу оттесняют в сторону, а я оказываюсь на спине этого зверя, когда он прорывается к воротам. Через секунду все кончено. Ворота закрываются за нами. Толпа собирается снова, не желая терять свою силу, для нового броска.

– Они посылают еще один самолет в Лиму, – говорит полная женщина в футболке с Микки-Маусом. – Те, кто– пришел утром, уже улетели.

Я хочу забраться на дерево, но никак не могу к нему пробиться. Голова у меня болит и, похоже, распухла чуть ли не вдвое. На лбу вскочила шишка. Я едва держусь на ногах. Люди смотрят на меня и отворачиваются. У них и без меня хватает проблем.