Средний путь. Карибское путешествие - Видиадхар Сураджпрасад Найпол Страница 55

Под высоким раскаленным небом на север к морю простираются плоские поля, пересекаемые длинными прямыми каналами, в которых, накренясь, лежали в грязи несколько лодок с мачтами, как у Ван-Гога. Мы прошли к кокосовым плантациям, где росла густая трава, канавы тоже заросли, а большие и злобные москиты прокалывали своими жалами мои брюки и териленовые носки. Небольшие серо-черные деревянные дома на низких сваях стояли в чистых земляных дворах, пропеченных солнцем, и во дворах росли гранатовые деревья, три-четыре на каждый дом. На каждом дворе лежала небольшая груда кокосов и была маленькая деревянная палатка со скромным ассортиментом фруктов: два-три апельсина, возможно, дыня, два-три граната, больше ничего: один прилавок напротив другого, через травянистую пешеходную дорожку и глубокие канавы. Опасно узкая доска, а иногда просто поваленный ствол кокосовой пальмы соединяли края канав.

У Джонни, бармена, было семеро детей, и он хотел взять с собой в Парамарибо немного фруктов. Он пересек канаву, вошел во двор, поднялся на крыльцо и постучал в закрытую дверь, над которой голубой краской было написано: God is boven alles. [14]Окно отворилось, Джонни объяснил, что ему надо. Вскоре открылась дверь, и негр, подтягивая брюки, спустился босой во двор, собрал, только пару раз встав на цыпочки, несколько гранатов с низких деревьев, дал их Джонни, получил несколько монет, вежливо простился, поднялся по ступенькам и снова закрыл дверь.

У нас возникли некоторые трудности с обнаружением индийской семьи: дорожки и канавы, дома и поля здесь все выглядели одинаково. Дом стоял на прямоугольном участке земли, по всем сторонам шли канавы, и он казался обнесенным сплошным рвом. Ржавеющий металлолом в сарае из ржавеющего рифленого железа; велосипедное колесо у столба; курицы в пыли и сохнущая пыль под несколькими кокосовыми пальмами; лающая злобная дворняга; москиты — густой стаей — во влажной жаре. Молодая нервная индианка в неопрятном черном платье придержала собаку. Мы пересекли ров и прошли к задней части дома, где на земле ничем не защищенный от солнца сидел древний старик с седыми волосами и белой щетиной и натирался маслом. Комары его не трогали; Джонни они не трогали тоже. Но ко мне они просто прилипли, к моим волосам, рубашке, брюкам, и даже к отверстиям для шнурков в моих ботинках. Движение им не мешало; их надо было счищать щеткой. [*]

Старик был рад посетителям. У него только что произошел досадный инцидент: он выпал из верхнего окна на землю. „Это стоить ему тридцать гульденов“, — сказал Джонни. Но старик рассказывал всю историю так, как если бы это была чистая комедия. Его удивляла его собственная немощь — она, в конце концов, была такой нелепой — и он приглашал нас разделить с ним шутку. Его лицо, хотя и очень сморщенное, было все еще красивым, самым живым на нем были глаза. Он родился в Индии и приехал в Британскую Гвиану по контракту, отработал свой контракт и вернулся обратно в Индию, потом опять заключил контракт. Он говорил кое-как по-английски, а также на хинди, голландского он не знал. Как он оказался в Суринаме? Это была самая приятная часть всей шутки. Он женился в Британской Гвиане, а потом — он удрал от жены! Он повторил это не раз и не два. Этот трюк, который он выкинул сорок или пятьдесят лет назад, был самым большим событием в его жизни, и оно не уставало удивлять его. Он убежал от своей первой жены!

Пока он говорил, женщина вместе со злобной собакой сидела на некотором расстоянии в тени и смотрела на нас, играя со вставной челюстью.

А как насчет меня, хотел узнать старик? Бывал ли я за границей? Чем там за границей занимаются? На что заграница похожа? Он хотел от меня конкретных деталей. Я старался. Так я правда знаю заграницу? Он был поражен и не совсем мне верил, но держался почтительно: он называл меня бабу. Он почти не мог представить себе мир за пределами Британской Гвианы и Корони — даже Индия уже поблекла, кроме воспоминания об одной железнодорожной станции — но он чувствовал, что внешний мир был истинным, волшебными миром, без грязи, москитов, пыли и жары. Он скоро умрет, на этом огороженном участке в Корони; и он говорил о смерти как о какой-то неприятной работе. Пока же он проводил дни, сидя на солнце, иногда лежал в чем-то похожем на курятник, и только ночью заходил внутрь. Но он заговорился: мы же гости, чем нас угостить? Кокос?

Он встал, поднялась и женщина, собака зарычала. Он поднял длинный нож, валявшийся в пыли под домом, и срезал для нас несколько кокосов.

У меня болела спина. Она была вся в волдырях от москитов. Голова тоже. Ни итальянский хлопок, ни густые волосы не защищали от комаров Корони.

Брошенный человек, брошенная земля; человек, который с удивлением и покорностью обнаруживает себя затерявшимся в пейзаже, который для него всегда был нереальным, потому что всегда оставался местом навязанного и временного пребывания; рабы, выкраденные с одного континента и брошенные на неприбыльных плантациях другого, откуда они больше никогда не смогут убежать: я был рад покинуть Корони, потому что здесь царили не ленивые негры, а то крайнее запустение, которое настигает всех, кто прошел по Среднему пути.