Смерть Банни Манро - Ник Кейв Страница 55

— Что ты сказал, пап? — спрашивает Банни-младший.

— Я сказал: наша главная задача — доставить вам наслаждение, — повторяет Банни.

— А что это значит?

— Не знаю.

Банни-младший сидит, удобно провалившись, на мягком вельветовом пуфе бежевого цвета, у него тоже есть шрам — но он тянется через левый глаз и выглядит тоньше и бледнее, чем отцовский, и похож на его призрачную копию. На Банни-младшем белая футболка, синие габардиновые шорты и шлепанцы. Банни поворачивается к сыну, затягивается сигаретой и выпускает в комнату столб дыма.

— Кролик, с тобой все будет в порядке? — спрашивает он.

— Со мной-то да, а вот с тобой? Банни сминает банку колы и забрасывает ее в мойку на крошечной кухоньке.

— Да, я готов, — отвечает он, надевает пиджак, широко раскидывает руки и спрашивает: — Как я выгляжу?

— Хорошо, пап, — отвечает Банни-младший. — Сразу видно, что ты готов.

— Да, потому что мне еще кое-что надо сделать, — говорит Банни.

— Я знаю, пап, — отвечает мальчик и берет с журнального столика обгоревшую энциклопедию с распухшими от дождя страницами.

— Подожди меня внизу у бассейна, я приду за тобой попозже.

— Да, пап, я знаю. Банни в последний раз жадно затягивается, тушит сигарету и смотрится в зеркало (уже в сотый раз).

— Конечно, знаешь, Кролик.

Банни-младший укладывается поудобнее в мягком пуфе, открывает энциклопедию и раздирает погубленные страницы, пока наконец не находит определение слова “Фантазия”. — “Фантазия — это воображаемая ситуация, не соответствующая реальности, но выражающая определенные желания или цели своего создателя, — читает мальчик. — В большинстве случаев речь идет о ситуациях, которые невозможны или очень маловероятны”. Представляешь, пап?

Банни-младший потихоньку щиплет себя за ногу. — До скорого, Кролик, — говорит Банни, открывает дверь домика и выходит в вечернюю прохладу.

Холод в ночном воздухе ощущается лишь слабым намеком, но Банни достаточно и этого, чтобы почувствовать дрожь во всем теле. Он очень надеется, что все дело в морском ветре, а не в том, что в самый последний момент ему отказала решимость, потому что теперь, когда он идет по дорожке к Главному Залу, в нем зарождается смутное, но не такое уж и непредвиденное подозрение, что дело, которое он себе наметил, может пойти не так гладко, как планировалось.

Он ненадолго останавливается, вставляет в губы сигарету, смотрит на ночное небо — надеется найти там совет или зарядиться силой или, там, храбростью, но луна кажется какой-то поддельной и нарисованной, а звезды — блескучей дешевкой.

— Господи боже, — говорит Банни сам себе. — И что это случилось с ночью?

Банни зиппует сигарету, глубоко затягивается, задерживает дым в легких и в это мгновение понимает, что возвращаться назад просто бессмысленно, нужно пойти и сделать то, что наметил, — и вот, выпустив в воздух решительную струю голубого дыма, Банни идет дальше. Он сворачивает с дорожки, обходит здание Главного Зала и попадает в Императорский танцевальный зал с черного хода.

Покрытые ковром ступеньки пропитались вонью сигаретного дыма и прокисшего пива, и, поднимаясь по ним, Банни видит в странном беспорядочном узоре ободранных обоев целую галерею мрачных лиц с вытянутыми ехидными глазами. Банни кажется, что все они собрались здесь для того, чтобы в чем-то его обвинить — нелепая компания обиженных и оскорбленных, — и он очень надеется, что эти лица здесь не для того, чтобы каким-то образом предсказать дальнейший ход событий.

Он проводит пальцем по выпуклому шраму над правым глазом и идет по короткому коридору, и, чем ближе он подходит, тем отчетливее становится слышен приглушенный шум голосов собирающейся толпы, и Банни кажется, что он улавливает в этом шуме едва заметную нарастающую нотку взволнованного ожидания. А еще он чувствует — и это, возможно, вообще его фантазия или просто предположение — эхо злобы и недоверия, которое взрывается в нем чем-то похожим на тоску.

— Господи боже, — снова произносит он и входит в тесное закулисное помещение Императорского танцевального зала.

Банни втискивается в коридорчик, ведущий на сцену, и там, скрытый от зрительских глаз, набирает полную грудь воздуха, приоткрывает свою половину красного бархатного занавеса, усыпанного звездами, и видит, что танцевальный зал с его бордово-золотым атласным потолком и фигурными балконами до отказа заполнен той самой толпой женщин, которая шла по главной дорожке. Его сердце сжимается, и к горлу подкатывает воздушный пузырь страха.

На крошечной сверкающей сцене трое музыкантов в бледно-зеленых велюровых костюмах начинают исполнять инструментальную версию классической рок-композиции, которая кажется Банни знакомой и в то же время совсем чужой.

Банни достает “ламберт-и-батлер” и хлопает себя по карманам в поисках “зиппо”. — Огоньку? — спрашивает его кто-то.

Банни оглядывается и видит стоящего в тени высокого худощавого человека, похожего на башню из тупых углов. С губ у него свисает сигарета, а на шею наброшено что-то вроде саксофона. Человек чиркает спичкой, и вспышка пламени освещает его голубые глаза и красивое лицо мужчины слегка за пятьдесят. У него черные усы, на волосах сеточка, а одет он в точно такой же бледно-зеленый велюровый костюм, что и остальные члены оркестра. Он наклоняется и поджигает сигарету Банни.

— Вам разве не надо на сцену? — спрашивает Банни, стараясь говорить как можно тише. Музыкант затягивается сигаретой и выпускает в воздух солидный завиток дыма.

— Нет, старик, я понадоблюсь только в третьем номере. Чуть отступив, он снова затягивается сигаретой и оценивающе оглядывает Банни.

— Слушай, старик, классный у тебя начес. Ты чем занимаешься? Юморист? Фокусник? Певец?

— Да, что-то вроде этого, — отвечает Банни и добавляет: — Классные усы.

— Спасибо, старик. Жене они, правда, не очень.

— Да нет, вам идет.

— Ну, я без них уже никуда, — говорит музыкант, делает последнюю затяжку и разворотом черного кожаного ботинка вдавливает сигарету в пол.

— Понимаю, — говорит Банни.

— Но я очень люблю свою жену, — говорит музыкант и проводит пальцами по усам, устремив задумчивый взгляд куда-то вдаль. Банни чувствует, как в горле у него волной поднимаются эмоции, он крепко сжимает губы и отворачивается, спрятав лицо в тень. Вдруг откуда ни возьмись появляется крошечный человечек в безупречном светло-рыжем парике и красном смокинге с белым кантом и золотыми пуговицами размером с крышки от молочных бутылок, он проталкивается мимо Банни и выскакивает на сцену. Подрыгиваясь и подергиваясь, он как-то затейливо жестикулирует, и композиция, исполняемая музыкантами, смолкает. Усатый музыкант наклоняется поближе к Банни и, приставив ладонь к лицу, говорит, едва шевеля губами:

— Слышали анекдот про наркомана, который вколол себе целый пакетик ванильного сахара?