Брачный офицер - Энтони Капелла Страница 55

Впервые Ливия видела, как Джеймс возмущен, и, признаться, это ей даже понравилось.

— За что его под трибунал? — отозвалась она. — Это мы нарушили указ, не он. По понятиям военной администрации, мы укрывали продукты, а это считается преступлением. Любой военный может любой женщине сделать такое гнусное предложение, — она покосилась на Джеймса. — Ну, или любому мужчине, все равно.

— Одно дело предлагать деньги проститутке. Но предлагать деньги порядочной девушке…

— В наше время часто никто особой разницы тут не видит…

— Но как же так! — с жаром воскликнул Джеймс.

И тут вновь обожгла мысль, посетившая его, когда Ливия посмеивалась над картинками в lupanare, — и даже еще раньше, когда он впервые прочел книгу «Супружеская жизнь». Все его прежние представления о том, что такое порядочная женщина, пожалуй, выглядят слишком наивно по нынешним временам.

Ливия поцеловала Пришиллу в лоб, обняла ее за массивную шею, попрощалась. Когда они направились обратно к дому, она сказала:

— Вы, Шеймс, не пригласите меня куда-нибудь пообедать?

— Ну, конечно! Я и рассчитывал куда-нибудь завернуть.

— Я бы не попросила, только отец с Маризой захотят, чтоб мы остались и обедали с ними. Как бы они нас ни убеждали, что у них полно еды, надо отказаться. На самом деле, ничего у них нет — я уже успела пройтись по шкафам. Хочу оставить им деньги, которые у вас заработала, но цены здесь такие, что и на эти деньги мало чего купишь.

Ливия была права: отец и сестра упрашивали их остаться на обед, но Джеймс отказался под предлогом якобы предстоящего совещания, и вместо обеда они согласились выпить по стаканчику отцовского limoncello. Джеймс заметил, с какой тоской Ливия осмотрела все вокруг, прежде чем уехать, и понял, что уезжать ей нелегко. В определенном смысле Неаполь был для нее таким же чужим городом, как и для него. Должно быть, это чудесно, подумал он, испытывать такую привязанность к родному месту, какую он прочел в глазах у Ливии. Ни одно из мест, где он прежде жил, не вызывало в нем такого же теплого чувства. Дом для него было просто обиталищем, куда возвращаешься после учебы.

И вот началось бесконечное итальянское прощание со множеством объятий и грустных заверений в любви. Оно включало также длительный церемониал поцелуев Нино, адресованных Джеймсу. Преодолев первый шок от прикосновения к собственной щеке мужской щетинистой щеки, такого непривычного наждачного ощущения, — неужели и моя щека настолько груба, не может быть! — Джеймс неожиданно для себя почувствовал, что ему приятно это мужское объятие, раскованно-смелое и вместе с тем отечески уютное.

Он завел «Мэтчлесс», Ливия уселась сзади, а Нино с Маризой навесили на ручки мотоцикла холщовые мешки, наполненные моццареллой, плавающей в соку, чтоб сохранила свежесть. Едва они тронулись, жидкость протекла на ноги Джеймсу, а чрезмерный груз, отягощенный тайно подложенным limoncello, значительно осложнял управление мотоциклом.

Оказавшись на дороге вдоль побережья, Джеймс повернул на юг к Сорренто и Амальфи. С этой стороны склоны Везувия были круты и поросли деревьями, море часто оказывалось на сотни футов внизу, так как дорога вилась среди сплошных скал, то и дело открывая перед путешественниками головокружительные дали. Ноздри заполняли теперь иные ароматы: солено-терпкий запах моря, мешавшийся с душистыми тропическими ароматами цитрусовых рощ, которые на бесконечные мили тянулись по той стороне дороги, что была ближе к морю.

— Я просиль двумести номеро з вани, — весело произнесла Ливия, когда они неслись по дороге.

— Двухместный номер с ванной занят!

На мгновение Джеймсу сладко подумалось, почему бы не заказать двуместный номер в гостинице в Сорренто.

— У мени за коза номеро.

— Заказан номер.

— Я так и сказала.

— У меня заказан номер. Но prenotato una stanza.

— Знаете, Шемс, вы очень непонятно по-нашему говорите. Ужас, как тосканец какой-нибудь.

На приморской дороге близ Сорренто они обнаружили небольшой ресторанчик. Меню не существовало, но хозяин принес на тарелках крохотных рыбок-песчанок, обвалянных в жидком тесте, поджаренных и спрыснутых лимонным соком, еще что-то под названием, как сказала Ливия, noci di mare, [48]несколько морских ежей и тарелку устриц. Подцепив одну устрицу, Ливия понюхала ее.

— Не пахнет, — произнесла она одобрительно. — Так определяют, свежие или нет.

Она взяла лимон, поднесенный хозяином, и с видом знатока выжала несколько капель на устрицу, потом подала Джеймсу.

— Ели когда-нибудь устриц, Еймс?

— Не думаю, — сказал он неуверенно, рассматривая сероватый, студенистый комок в капле прозрачной жидкости посреди раковины.

— Если бы ели, так бы не ответили. У нас говорят, раз попробуешь, навек запомнишь, — добавила она вызывающе, — как любовь.

— Признаться, — Джеймс тяжело вздохнул, — у меня и тут опыта маловато.

Она улыбнулась:

— Я знаю.

Джеймс поднял на нее глаза:

— Так заметно?

Он и не подозревал, что его неопытность настолько очевидна.

— Конечно. У женщины на этот счет особое чутье. — Она сосредоточилась на отборе еще одной крупной устрицы для себя. Слегка чокнулась с ним раковинкой, как будто провозглашая тост. — Меня это, признаться, совсем не волнует. Cincin!

— Cincin!

И они одновременно поднесли устриц к губам.

Солоноватая, сладковатая, с рыбным привкусом и алкогольной крепостью, устрица наполнила грудь запахом водорослей, щедро окропив рот морскими брызгами. Он непроизвольно надкусил, и тотчас вскипели и взорвались волной запахи. Не отдавая себе отчета, он проглотил устрицу и испытал уже иное ощущение, уловил иной аромат, когда мягкая бесформенная масса, перевалившись в глубь гортани, оставила после себя прохладный, еле ощутимый привкус морской воды.

Внезапно Джеймс остро ощутил, что теперь все будет не так, как прежде. Ева в своем саду надкусила яблоко. Джеймс проглотил устрицу, сидя в маленьком ресторанчике с видом на Сорренто. Его изголодавшаяся душа налилась под итальянским солнцем, точно спелая инжирина. Он громко рассмеялся. И почувствовал прилив неизбывной благодарности судьбе, поняв, что это лучшие минуты в его жизни.

— Еще одну? — Ливия протянула ему устрицу, взяла одну себе.

На этот раз он смотрел, как она ест свою, — как прикрыла глаза, когда положила в рот устрицу, как напряглись ее щеки, когда надкусила, как отозвалась шея, когда глотала, и как потом медленно она снова открыла глаза, как будто с неохотой пробуждаясь от сладкого сна.

Хозяин ресторанчика принес им вина, светло-золотистого, прохладного. У них было всего по четыре устрицы, и когда те были съедены, они переключились на cecinella. [49]После мягких бесформенных устриц тут было все наоборот: твердые, ломкие скелетики, вкус у которых сосредотачивался в корочке — хрустящий привкус чеснока и чили полностью растворялся во рту. Морские ежи — было опять-таки нечто иное; соленые и жирные, они имели экзотический вкус. Трудно было поверить, что он думал когда-то, будто морские ежи — средство от воздержания. После им подали не заказанное ими блюдо крохотных осьминогов, тушеных с томатами в вине, смешанном с густой, темной защитной жидкостью кальмаров.