Франсуаза, или Путь к леднику - Сергей Носов Страница 55

Мы сидим на тропе, на камнях, прислонясь неснятыми рюкзаками к склону горы, глядим на противоположную сторону ущелья, и я пытаюсь изложить эту теорию Крачуну, только знатоку человеческой психики не интересно слушать мои рассуждения об относительности времени и насыщенности ощущений, его интересуешь ты. Неужели тебе не жалко ее? - спрашивает меня Крачун и достает таблицу-опросник. Наш биограф еще не уверен, что ты в курсе того, что я задумал.

Потом мы продолжаем путь, зелени все меньше и меньше, исчезают деревья, исчезают кусты - просто мох, просто голые камни. Меня удивляет - даже немного тревожит, что мы все ближе и ближе к истоку, все выше и выше над уровнем моря, а ревущий поток под нами внизу, каким был, таким и остается - полноводным, широким. Не теряет мощи река. Хотя перестаешь понимать на высоте: может это внизу и не река вовсе, а так - ручеек? И не гигантские валуны омывает вода, а мелкие камушки, - нет? Подбери один и перебрось через горы. Это горняшка, горняшка: трудно дышать, эйфория, тебе говорю. Бессмысленную улыбку замечаю на собственном лице, и по тому, как напряжены мышцы лица, догадываюсь, что уже давно улыбаюсь.

Наконец тропа вниз повела. Там жилища людей. Палатка, сборные коробки – несколько штук, и один разномодульный в стороне, по наличию башенки на котором сразу же узнаем, что это ашрам. Над ним желтый флажок и не один, и по мере приближения к ашраму, мы различаем на каждом флажке солярный знак - свастику. Все вместе это Бхуджбаса. Выше селений нет на великой реке, выше только ледник. Макс, я помню, мне говорил, населяют Бхуджбасу по большей части паломники, те, кто к истоку идут. А зимой? - хочу Макса спросить (он идет впереди). И тогда он уверенно отвечает в моей голове: на зиму здесь остается один лишь аскет. О, ребятки, что-то крыша моя пошатнулась... дойти бы.

Когда выпадает снег - сюда не пройти. А снег здесь - большую часть года лежит. Это Макс в моей голове мне говорит, будто я не знаю про снег (и про большую часть года), а сам идет впереди и не думает обернуться. Один лишь аскет.

Мы сидим на бетонном полу - Люба обхватила колени, Крачун спиной прислонился к стене, один только Макс на ногах: он бодро ведет переговоры с одетым, в смысле вполне по-европейски одетым: брюки на человеке и куртка с опущенным капюшоном. Поглядывая на нас, мне кажется, недоверчиво, спрашивает, нужен ли нам проводник, нет, нам надо другое. Что нам надо, я не способен понять, потому что не слушаю их. Закрываю глаза и словно лечу на качелях. Нельзя закрывать.

Нам дали на ночь каморку за пятьсот рупий. Матрасы лежат один на другом, раскладываем их на каменном полу, здесь холодно и темно, крохотное окошечко-щель и дверь высотой мне по плечо. Не расслабляйтесь, Макс говорит. Будет трапеза в семь. Нельзя опоздать и нельзя пропустить. Мы обязаны уважать местное правило. Он исчезает, уходит, появляется снова, опять исчезает. Я встаю, выхожу на воздух, иду по камням к ревущей реке. Сакральные башенки из камней, желтые флаги. Во дворе ашрама мелькают фигуры паломников. Облако ползет по горе.

Воздев руки в сторону истока Ганга, седобородый йогин взошел на прибрежный камень и громко запел. От этой молитвы мурашки по коже. Я обхожу стороной, боясь помешать.

Один из них твой баба, говорит Макс, когда мы вчетвером, сняв обувь, входим в трапезную, напоминающую бетонный гараж.

Подстилки разложены тремя полосками - две вдоль противоположных стен, одна полоска посредине; все садятся, сложив известным способом ноги. Нам так не сесть. Кроле нас, тут паломники все, йоги, бабы. Бороды всевозможных конфигураций, одеяния... Служитель ашрама, или он кто?.. разносит травяные тарелки - перед каждым ставит на пол одну, ставит перед каждым металлический стакан, в котором вода - что за вода?.. из священного Ганга?.. Пьют ее или как? Кто-то сделал глоток, кто-то пальцы смочил, кто-то брызнул водой на тарелку... Один, встав перед нами, громко читает мантру. Хором все повторяют за ним, мы тоже. Служитель появляется с огромной кастрюлей риса, в стремительном темпе всех оббегая, раскладывает по тарелкам. Я и не заметил, откуда лепешка у меня появилась, не успел я и глазом моргнуть, дал у меня появился в тарелке. Я есть не хочу, меня мутит. Хочу свое отдать психотерапевту (он рядом), но Крачун тоже сыт. Главное левой рукой не ешьте никто, напоминает Макс, глядя перед собой. А кто из них мой, спрашиваю Макса. Я не знаю, он говорит. Один из этих. Может быть, тот, сейчас не узнать. Спрашиваю: забыл? Нет, просто сейчас не узнать.

Очень трудно есть только правой рукой. Мы глядим на йогов - как они просто справляются: только правой едят. Мы тоже только правой, ведь левой, нечистой, нельзя. Странно, но нас никто не обращает внимания. Мы никому не интересны... Совсем.

После трапезы все расходятся, как есть, босиком. Мы у входа залезаем в наши ботинки на жесткой подошве. Уже темно. Идет дождь. Все расползаются по кельям-норам. Холодно стало. Ищем в нашей каморке, что потеплее, освещая фонариками внутренности рюкзаков. Макса нет с нами пока. Люба не может найти без него шерстяные носки. Я оставил в Ганготри ортопедическую подушку. Макс, ощущая ответственность за наш с тобою союз, Франсуаза, вступил в переговоры с паломниками, мы ждем, когда он придет с доброю вестью. Он приходит. Крачун: ну и где твой волшебник? Медитирует. Здесь? Это надолго. Рано утром к истоку пойдет. Мы бы все равно пошли к истоку. Неужели дойдя до Бхуджбасы, мы бы не пошли к истоку? Там и встретимся. Надо спать. Больше нечего делать в такой темноте.