Архивы Страшного суда - Игорь Ефимов Страница 55

Старик за стеклом поднял к глазам тыльную сторону ладони, повертел перстень с камнем, усмехнулся. Нашлепка из искусственных волос на его лысине, видимо, была недавним приобретением: он то и дело двигал кожей лба, словно проверяя, прочно ли сидит.

— Вот уж не думал на старости лет попасть под такой безжалостный допрос. Даже агент налогового управления, с которым я недавно имел беседу, не был столь въедлив, как вы, прелестная невидимка.

— Слово «допрос» и несправедливо, и неуместно. — Лейда старалась сдерживать раздражение, старалась, чтобы интонация оставалась гладкой и ровной, как зеркало перед глазами паломника. — Вы знаете, что на мои вопросы можно не отвечать. Но ведь вы платите Архиву именно за то, чтобы консультант задавал их. Мой долг указать вам на пробелы и несоответствия в рассказе. Если вы хотите представить харбинский период вашей жизни в столь сжатом и скомканном виде, воля ваша. Но тогда, по-моему, не следует обрывать повествование на такой интригующей фразе: «Позже с ее помощью мне удалось отомстить большевикам за гибель моих родителей». Это — для детективного романа, а не для исповеди, отправляемой на Страшный суд.

Видимо, зеркальная ровность тона дала где-то трещину — старик удивленно поднял глаза. Тревога, недоверие, затаенность, настороженность — все это ей доводилось уже видеть много раз. Но в то же время и маска самоуверенности. И саркастические складки в углах губ. И скрытое желание, чтобы их спрашивали и спрашивали еще. А они бы постепенно и как бы нехотя уступали. Мутно-голубые зрачки глядели из глазниц требовательно, как зверьки, ждущие кормежки.

— Что касается происхождения моей возлюбленной, то противоречие здесь кажущееся. Отцом ее был обрусевший черкес — отсюда и восточные глаза. Но Харбин в тридцатые годы представлял собой такую смесь племен, что национальность там переставала что-нибудь значить. Китайцы, маньчжуры, русские белоэмигранты, японские оптовики, корейские перекупщики, не говоря уже о журналистах и шпионах всех мастей. Чтобы заниматься бизнесом в той неустойчивой атмосфере, нужно было быть очень осторожным, но в то же время и решительным; очень хорошо понимать людей, не давать им себя одурачить, но и не распугивать глухим недоверием, рисковать, предоставляя кредит, когда подворачивалось выгодное дело. Так как я занимался торговлей джутом, мои деловые связи…

Раньше Лейда останавливала паломников, если они начинали отвлекаться в сторону или повторяли уже рассказанное. Но Умберто, узнав об этом, устроил ей очередной разнос. «Люди готовы заплатить, чтобы поговорить о себе. Почему вы хотите лишить их этого удовольствия? Может быть, за десять — пятнадцать лет никто не соглашался выслушать их внимательно. Хотите сэкономить их деньги? Чтобы они побольше унесли с собой в могилу?»

Кося глазом на плывущего в воспоминаниях господина Кострянова, Лейда отключила свой микрофон, сняла трубку телефона, набрала внутренний номер.

— Хэлло?

— Джина?

— Нет. Синьорина Фанцони сейчас не может подойти к телефону.

— Но она встала?

— О да. Она принимает ванну.

— Передайте ей, пожалуйста, что звонила миссис Ригель.

— Хорошо.

— Мне срочно нужно поговорить с ней. Попросите ее позвонить в келью номер шестнадцать.

— Конечно, миссис Ригель. Я передам.

Лицо старика за стеклом постепенно размягчалось, саркастические морщины разглаживались в подобие мечтательной улыбки.

— …И довольно скоро я выяснил, откуда у моей подружки завелись лишние деньги. Однажды вечером поднялся в ее кабинетик над рестораном без предупреждения, толкнул дверь — и что?… Она сидела у своей конторки в наушниках и что-то быстро строчила в блокноте. Ну конечно, испугалась, стала что-то врать, запуталась… Потом все же созналась: в нескольких столиках внизу были у нее вделаны микрофоны и кое-какие интересные разговоры (а публика к ней ходила солидная — чиновники, журналисты, банкиры) она записывала. А потом делала из записанного выжимки и продавала одному человеку. Который очень, очень неплохо платил ей. Так что и она могла позволить себе быть щедрой в свою очередь.

— Но дальше у вас идет фраза: «Кое-что перепадало и мне». Вы хотите оставить ее нерасшифрованной?

— …Конечно, я, как мог, заверил ее, что не выдам. Что меня ей бояться нечего. Но все же разбирало любопытство: куда шли ее записи? кто платил? И она, еще больше смущаясь, созналась, что, судя по всему, ее щедрый заказчик получал деньги прямехонько из Москвы. Или там в обход — через Женеву и Буэнос-Айрес — уж не знаю, какими путями они это делают.

— Даже это вы ей простили? Работу на большевиков?

— Видите ли, дело было летом тысяча девятьсот тридцать седьмого года. А к тому времени у многих из нас, из белоэмигрантов, отношение к Совдепии сильно изменилось. Ведь это потом уже открылось, сколько кавказский душегуб невинного народу извел. А тогда-то, по газетам да на поверхности, как выглядело? Что он в первую очередь режет коммунистов. Ну не молодец ли? Всех, кто революцию делал, усадьбы жег, офицеров расстреливал, в ЧК пытал, — всех, всех подряд теперь к стенке ставил. И не только своих, а и зарубежных — все эти Коминтерны, Интернационалы — скопом и поодиночке — бах! бах! бах! Конечно, было еще много краснопузых дурачков и в Европе, и в Америке — всякие Фейхтвангеры, шоу, андрежиды, арагоны, — которые в него верили, верили в пролетарский рай, отправлялись воевать за него в Испанию. А он и там их доставал и к стенке ставил прямо посреди войны. Да разве без его помощи мог бы Франко победить? Никогда. Потому-то краснопузым и давали кричать, никто всерьез не возражал им. Умные люди понимали, что к чему, не хотели мешать кремлевским заплечникам в святом деле. Вот один мой товарищ жил в те годы в Париже, так он мне рассказывал потом…

Замигала желтая лампочка на телефоне. Лейда поспешно отключила микрофон, взяла трубку:

— Джина? Прости, что так рано, но…

— Что-нибудь стряслось?

— Именно это я у тебя хотела спросить.

— По-моему, ничего необычного. А что?

— Меня вызывает отец Аверьян.

— Ну и…

— За два года такого не случалось ни разу.

— Но он к тебе очень хорошо относится. Так хорошо, что попадья, кажется, ходит с поджатыми губами. Или мне показалось?

— Не в этом дело. Он никогда не вызывал меня к себе. Днем, в рабочее время.

— Лейда, что за паника? Из-за чего? Добрейший старик пригласил тебя на разговор — что здесь страшного?

— Я не знаю, как вести себя.

— Чем я могу помочь тут?

— Ты увидишь Умберто?

— Возможно, возможно…

Джина хихикнула.

— Я имею в виду — в ближайшие два часа?

— Если он успеет отскрести всю грязь, которая оседает на нем от бешеных денег…

— Не понимаю.