Любовь к ближнему - Паскаль Брюкнер Страница 55
Любовь к ближнему - Паскаль Брюкнер читать онлайн бесплатно
– Прогуляемся, папочка, как в добрые старые времена? Будешь умником, дам тебе монетку для копилки.
После двух недель такого обращения папаша испустил дух. Сын, державший его за воротник пижамы, грубо бросил его на повороте коридора, и в этот миг у старика остановилось сердце. Пока тот отдавал Богу душу, сын заставил его приподняться и быстро зачитал ему список его гнусностей; наконец, пришедший ему на помощь санитар констатировал смерть. Жюльен сожалел, что все так быстро кончилось, он бы с удовольствием терзал отца еще месяц.
– Не осуждай меня, Себастьян. Ты не представляешь, какую пользу принесла мне эта развязка. Каждый день я вкушал чистейший нектар, заставляя его с процентами расплачиваться за совершенные подлости. Знаю, у него были еще дети, он и их терроризировал, и мне бы хотелось, чтобы они тоже присутствовали при его агонии. Я стал грозой его последних ночей, подобно тому как он отравил всю мою молодость. Видя его слабым, парализованным, я снова поверил в неизбежное торжество праведливости.
Жюльен схватил меня за плечи и сильно стиснул. Он побелел, зрачки сузились. Я испугался, что ему сейчас станет плохо.
– Еще одно. Не надо бы тебе этого говорить, особенно сейчас. Но я верю в откровенность между друзьями. Все то время, что я навещал отца в больнице, я испытывал невероятный эротический подъем Каждый вечер я отправлялся на поиски новой партнерши. Ты меня знаешь, я человек целомудренный, а тут совсем потерял голову. Тогда я и понял, что случилось с тобой. Я тоже был одержимым. Назавтра после смерти старика все кончилось.
Он улыбался, с тех пор ему сильно полегчало. В доказательство он задрал рубашку. На теле у него совсем не осталось стигматов, никаких следов пыток, которым он подвергал себя, за исключением ожога от кочерги на боку. Он демонстрировал мне свое невредимое тело как свидетельство торжества над собой. Я был тронут тем, что этот властелин признается мне в своих слабостях и ищет моего одобрения. Я вдруг вспомнил смерть моего собственного деда в 1997 году. Бывший коммунист-активист угасал в больнице Лаэнек от рака горла. Однажды мой отец в волнении бросился к его изголовью, размахивая газетой. Тогда как раз наступил крах экономики в Юго-Восточной Азии.
– Свершилось, папа, капитализм рушится, наступил последний акт, ты можешь уйти спокойно, победа будет за нами.
Меня поразило его ликование. Через несколько недель, на кладбище, он насвистывал, показывая всем статью о падении таиландского бата. Неужели смерть отца всегда становится поводом для веселья сына?
Фанни хоронили на кладбище Пер-Лашез. Велико же было наше удивление, когда оказалось, что десятью годами раньше она купила там участок, по цене – воистину золотой. Даже после смерти она хотела оставаться среди знаменитостей. Мало есть некрополей, где бы людское тщеславие так кричало о себе, как в этом: здесь и мертвые продолжают соперничество, хвастаясь возведенными в их честь склепами. Как мы ни искали, не нашлось ни одного ее родственника ни из Африки, ни из Азии, хотя Нгуен – очень распространенная фамилия среди вьетнамцев. Погода была ослепительная. Летние похороны всегда проходят в обстановке какой-то безумной радости, великолепие природы притупляет боль утраты. Перед могилой привычно высились стандартные венки, распространяя запах увядания. Могильщики изображали скорбь, я бы предпочел, чтобы они смеялись до упаду. Свежеполитые дорожки приятно пахли плодородной землей, насыщенной таким количеством упитанных, благополучных тел. Для меня это были первые похороны, я, новичок пред ликом смерти, напускал на себя диктуемый обстоятельствами вид. Накануне Жюльен говорил мне, что уже купил себе могилу в провинции, в Па-де-Кале, оставив на камне место для даты смерти, и раз в год ездит туда сажать на могиле цветы. Нас собралось на похоронах человек двадцать, не считая нескольких ее коллег и подруг. Простая церемония началась с недоразумения: за соседним могильным камнем – широким, излишне кричащим обелиском из белого мрамора – стоял высокий небритый мужчина, державший за руку маленького мальчика, очень красивого, чуть раскосого. Марио предложил им присоединиться к нам, если они пожелают, но мужчина растерялся, замахал руками и вместе с мальчиком поспешно удалился, шурша гравием. Несомненно, он пришел не на те похороны. Только через двое суток я сообразил, до какой степени мальчик походил на Фанни пристальным взглядом, маленькими ладошками и длинными гибкими пальцами (Фанни, помнится, могла так вывихнуть ладонь, что касалась кончиком указательного пальца ее тыльной стороны). Я жалел, что не нагнал того мужчину и не попытался узнать больше. Наша подруга еще эффективнее меня, прямо как двойной агент, оградила свою жизнь от чужих глаз. После стольких лет мы едва ее знали, и этот изъян в системе взаимного наблюдения не давал покоя Жюльену. Я вспоминал ее выразительную скрытность: большая мастерица вьетнамской кухни, она не полностью сообщала рецепты, всегда утаивая главный компонент, заключавший всю прелесть блюда. При этом она была готова клясться всеми своими великими богами, что рассказала все-все. Жюльен пообещал провести полное расследование и выявить ее недавних любовников, о чем сделал запись в своем блокноте. Я одобрял это упорство, видя в нем доказательство преданности. Речей не прозвучало. Только Жеральд, принесший электрическую клавиатуру, сказал, прежде чем заиграть, несколько слов:
– Дорогая Фанни, когда ты была жива, мы никогда не знали, где ты находилась. Ты появлялась внезапно, с края света. А теперь у тебя есть постоянный адрес: сюда мы будем приходить, чтобы повидаться с тобой, рассказать тебе о наших планах. Вот мелодии, которые ты любила: надеюсь, там, где ты сейчас, ты их слышишь.
По-моему, Жеральд был в то утро великолепен. Он больше не изображал пианиста, утомленного пьянством и бессонными ночами, а просто сумел извлечь из своего прибора волнующие звуки. Сначала он сыграл гимн «Благословен Господь на нивах райских», потом «Ah vous dirai-je maman» в ритме джаза, а под конец негромко спел в микрофон любимую песенку Фанни «Un rien t'habille, un vaurien te deshabille». Мы хором подхватили припев и заулыбались, словно музыка превращала ужас утраты во что-то светлое, потустороннее. Потом Жеральд заиграл буги-вуги, Жюльен, подыгрывая ему правой рукой, стал подпевать, одна пара стала приплясывать, все мы захлопали в такт. Другие кортежи, возвращавшиеся с похорон, останавливались, чтобы нас послушать, возмущаясь и одновременно завидуя. Я представил, как красивая вдова или прекрасная сиротка отходит от своей родни, чтобы, не смахивая слез, потанцевать вместе с нами и тем отвести призрак беды. От этой мысли мне стало стыдно, я со страхом ее прогнал. Знаю мало мест, которые так же, как кладбища, вселяли бы волю к жизни: тамошний мертвый народ дружно призывает живых любить этот низменный мир. Если бы мы собрались не на похороны Фанни, утро вышло бы роскошным.
Как-то утром мой сосед по этажу, курд Кендал, учившийся на архитектора, постучал в дверь и отдал письмо. Оно пришло от нотариуса из Апта. Наверное, оно выпало из ящика, кто-то отправил его в урну, но кто-то еще, опорожнявший ее, удивился, найдя невскрытое послание. Неведомый мне мэтр Жером Варнье сообщал о конфиденциальном документе, который он обязан вручить мне лично или передать через третье лицо. Документ касался недавно пропавшей мадемуазель Фанни Нгуен. Я поблагодарил Кендала, пригласил его выпить кофе, расспросил о семье, о родных местах. Он жил в Ираке в автономной зоне, где-то между Киркуком и Сулейманией. Консьержка дома, грустная женщина, скрывающая свой алкоголизм, подарила мне кота, чтобы скрашивал мое одиночество. Это был усатый безобразник с глазами колдуна, сужавшимися на свету: он урчал, как лодочный мотор, повсюду прыгал, охотился на мух и прочих насекомых, засыпал у меня на плечах и утром, испытывая голод, кусал меня за нос. Я назвал его Месуга («дурак» на идиш). Этот непоседа обожал Кендала, все время сновал между моей и его квартирами, зато испытывал аллергию к Жеральду, являвшемуся каждое утро в одиннадцать, чтобы записывать на диктофон мои показания. Подобно доктору Чавесу, Жеральд проявлял болезненное тяготение к игривым намекам и к непристойным подробностям. Меня даже смущала его настойчивость. В свое оправдание он ссылался на недостатки литературного реализма и всячески выклянчивал видеосъемку Доры, не веря, что ее конфисковала полиция. Я машинально все выкладывал: все, что бы я ни сказал, уже не могло иметь последствий. Наступает момент, когда человек становится безвредным. Может быть, я выздоровел, но заодно утратил и вкус к жизни. Лекарство убило недуг, а вместе с ним и самого больного. Жюльен неутомимо добивался, чтобы меня приняли назад в министерство, и его стараниями мне уже вернули зарплату за последние двенадцать месяцев. Я не уставал его благодарить, старался, чтобы он чувствовал свою полезность. Время от времени я виделся со своими старшими детьми, но говорить нам было не о чем: отчим полностью затмевал меня своим восхитительным примером. Что до младшей, Забо, то с ней я отказывался встречаться.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments