Кукольник - Родриго Кортес Страница 55

Даже неприятный осадок от того двусмысленного положения, в которое он поставил себя перед епископатом, даже то, что чуть ли не целую неделю этот старый черный безграмотный дурак Томас практически заменял его в храме и на полях, не тяготили более сердца преподобного. Он был счастлив и совершенно точно знал, что с тех пор, как он действительно уверовал, Господь дал еще один шанс своему недостойному рабу.

Пожалуй, именно поэтому, когда поздним вечером к нему пришел слуга Джонатана Платон, преподобный нимало не встревожился.

— Проходи, Платон, проходи, — раскрыл объятия преподобный навстречу негру и, приобняв за спину, провел его в храм. — Давненько что-то ты на исповеди не был… когда в последний-то раз?

Преподобный Джошуа принялся вспоминать, когда в последний раз видел Платона на исповеди, но стареющая память отказывалась ему служить, он просто не помнил ни одного такого случая.

— Ты ведь у меня крещен? — осторожно поинтересовался преподобный; теперь он не поручился бы ни за что.

— Нет, масса Джошуа, — качнул головой Платон.

— Так ты креститься пришел?! — догадавшись, в чем дело, просиял преподобный и вдруг снова смутился. — Или… или за этого… своего хозяина просить?

— Нет, масса Джошуа.

— А тогда в чем дело? — застыл преподобный. — Что тебя привело?

— Мбоа, масса преподобный, — внятно произнес негр. — Мбоа меня привел.

— Кто-кто? — Преподобный похолодел; он где-то уже слышал это зловещее имя, но где именно, почему-то не помнил.

— Мбоа, — широко улыбнулся Платон и вытащил из-за спины странной формы кривой и, кажется, каменный нож…

— Господи Боже! — только и успел выдохнуть преподобный.

Суд над убийцей назначили на понедельник, ровно на восемь утра, и все равно помещение суда, в которое должны были привести Джонатана Лоуренса, было забито битком еще в шесть. Люди сидели на гладко отшлифованных за много лет лавках вплотную; впритирку стояли во всех проходах, а те, кому места просто не досталось, заполонили все коридоры, лестницы и черной удавкой обтянули здание суда по периметру.

— Ну что там, ведут? — беспрерывно спрашивали возбужденные обыватели друг друга. — Как думаете, неужели он отделается петлей?

— На кол таких сажать надо!

— Раньше таких к хвостам лошадей привязывали!

— Нет у нас такого закона.

Горожане встречали и провожали взглядами каждого подъезжающего к зданию суда, а когда черная тюремная карета подъехала к служебному входу, толпа словно взбесилась.

— Линч! Линч! — мгновенно понеслось по рядам. — Отдайте его нам!

Полицейские соскочили с козел, и сразу стало ясно, что с таким напором вчетвером не управиться. Старший команды, на ходу отбиваясь от всклокоченных, цепляющихся за его мундир женщин, стремительно бросился в сторону управления, и вскоре оттуда вышла стройная колонна людей в форме. Не обращая внимания на разъяренные вопли, полиция быстро оттеснила толпу от служебного входа, выстроилась в два ряда по обе стороны, дверца кареты распахнулась, и толпа охнула и замерла.

Стройный рыжеволосый юноша лет семнадцати на вид с опухшим от следов множественных побоев лицом осторожно шагнул на ступеньку кареты и повернул голову к толпе. И сразу стало так тихо, что все услышали, как отчаянно ссорятся где-то на крыше воробьи.

— Господи! Молоденький-то какой! — раздался страдальческий женский возглас. — Неужто он мог такое сделать?!

И толпа тут же вздрогнула и загудела сотнями басистых мужских голосов.

— Упырь!

— Линчевать его!

— Отдайте его нам!

Толпа дрогнула, качнулась вперед, подбежавший к карете рослый сержант крепко ухватил Джонатана за воротник, рванул его вниз, к себе, протащил к дверям, и они тут же захлопнулись.

— Линч! — взорвалась, как один человек, толпа, и голоса тут же раздробились. — На кол его! Четвертовать! Отдайте…

Полицейские переглянулись и по команде старшего, от греха подальше, встали у дверей, предотвращая даже саму попытку взломать их.

— Будь моя воля, я бы его отдал, — тихо проронил один из констеблей.

Полицейские снова переглянулись и сплотились у дверей еще крепче.

К половине восьмого присяжные уже добрались до здания суда, но время было назначено на восемь, и приходилось ждать.

Толпа периодически взрывалась хором голосов и начинала дружно наваливаться на полицейских, но пока ей не хватало какой-то искры, запала, чтобы окончательно воспламениться и снести все преграды к чертям.

Не лучше было и внутри. Светская публика, для которой и были предназначены лавки, тоже требовала суда скорого, а главное — страшного. И только без четырех минут восемь, когда присяжные начали по одному входить в зал, все прекратилось — ни шума, ни крика, ни даже сдавленного плача тех, кто знал мальчишку достаточно близко.

А потом огромные судейские часы пробили восемь раз, и из своей особой двери вышел главный городской судья сэр Исаак Доусон.

Он подошел к своему креслу, но, против обыкновения, не сел в него, а ухватился одной рукой за спинку.

— Господа, — как всегда, громким, хорошо поставленным голосом произнес главный судья. — Суд переносится.

Все замерли. Уже по необычайно бледному лицу судьи было видно, что случилось нечто экстраординарное.

— И еще, господа, — судья шумно набрал воздуха. — Сегодня ночью святотатственно убит наш глубокоуважаемый и всеми любимый священнослужитель преподобный Джошуа Хейвард.

Известие о жуткой смерти преподобного Джошуа поразило город наповал, и толпа, только что более всего на свете жаждавшая увидеть чужую кровь пролитой, рассосалась в считаные минуты. А когда из надежных источников в мэрии и полицейском управлении в свет начали просачиваться первые слухи, стало ясно, что настоящий «орлеанский упырь» все еще на воле.

Судя по тому, что говорили полицейские, более жуткой картины они еще не видели и, дай бог, никогда не увидят. Почти голый, едва задрапированный обрывком ткани от пояса, обескровленный, нафаршированный липкой, смолистой дрянью, словно утка черносливом, священник был прибит гвоздями к стоящему в центре храма деревянному кресту вместо Иисуса.

Сам Иисус, аккуратно снятый, стоял у дверей и страдальческими глазами смотрел на свою точную, один в один, копию.

Совершенная точность воспроизведения почерка неуловимого «упыря» не оставляла сомнений. Это снова он, и Джонатан, что бы он там ни подписал, невиновен.

Совершенно убитый страшной новостью, мэр тут же собрал в управлении полиции закрытое совещание, но вот результат этого совещания обескуражил всех. Юного Джонатана Лоуренса не только не выпустили, но, более того, огромный отряд полиции оцепил его семейное поместье со всех сторон и, как утверждали очевидцы, начал такой дотошный обыск, какого в округе не делал еще никто и никогда.