Дорогая буква Ю - Игорь Шестков Страница 55
Дорогая буква Ю - Игорь Шестков читать онлайн бесплатно
Западного Берлина я еще не видел. Заметил только силуэты нескольких высоких домов. Разноуровневых, разнообразных, явно не похожих на московские новостройки. В голове неясно промелькнули полузабытые имена, понятия и картинки из книжки по архитектуре. Вальтер Гропиус, Мис ван дер Роэ, Баухауз, конструктивизм, органическая архитектура. Мифы и абстракции…
Очередь двигалась удивительно быстро — и вот, гэдээровский пограничник покрутил в руках мой краснокожий советский внутренний паспорт (другого у меня не было) и влепил в него штемпель — «пересек границу с ФРГ» в графе — «служба в советской армии и флоте». Сердце у меня ёкнуло, я представил себе, что будет, если я покажу паспорт с такой печатью в военкомате… Толстый американский негр даже не посмотрел на мой документ с серпом и молотом, а, брезгливо поморщившись, махнул мне рукой — вали, мол — и отвернулся.
Так я очутился в настоящей загранице. Впервые в жизни. И побрел, как все — к Кудаму, или как объяснил идущий рядом соотечественник — «к церкви с оторванной башкой».
Там я понял, что скрывали мрачные восточные коммунисты за Берлинской Стеной…
Я видел в СССР различные толпы — праздную курортную толпу в Ялте, пялящуюся на белый пароход «Адмирал Нахимов». Видел толпу, бурлящую у входов в магазин «Детский мир» на Дзержинке, сдержанную толпу эстонцев на Ратушной площади в Таллине, слегка разнузданную толпу одесситов на Дерибасовской, особенно хорошо помню молчаливую толпу у входа в винный отдел ясеневского универсама во времена борьбы с алкоголизмом. Только тяжелые вздохи и угрюмое шарканье доносились от той кромешной толпы. Помню потные и злые толпы на станциях московского метро в часы пик, толпы уставших людей с сантиметровыми сугробами на шапках — в Беляево, на остановках автобусов.
Но никогда за все мои 34 года я никогда не видел такую живую, беззаботную и веселую толпу как тогда у Гедехнискирхе. Толпу европейцев. Новых для меня, пестрых людей. Независимых, свободных. Свободных от тоталитарного гнета советчины, от пионерии, комсомолии, от парткомов-месткомов, от первых отделов, от клятв у мавзолея, от борьбы за мир, от газеты Известия, от политбюро, от византийских похорон начальников, от коммунальных квартир, от хрущоб, от сталинского ампира, от Павки Корчагина и Павлика Морозова, от съездов КПСС, от линеек, построений, собраний, от общественной работы, от политинформаций, субботников, от поездок на картошку, от программы «Время», от кинофильма «Подвиг разведчика», от Сергея Михалкова, от ленинских уроков и от политэкономии социализма…
В первом же магазине электроники меня поразило обилие радио, магнитофонов, диктофонов, плееров… Продавец смеялся. С десятков экранов телевизоров экстатически смотрела в пространство коротко остриженная, похожая на печального мальчика, ирландская дива — Шинед О Коннор. Она пела свой первый хит — «Nothing compars 2U».
Ее холодные, красивые, почти кукольные глаза выражали полное безразличие к судьбе перестройки, СССР и всего прогрессивного человечества.
Я понял, что провел первую половину своей жизни в тяжком бессмысленном кошмаре и поклялся самому себе — я уеду оттуда, уеду навсегда.
Накануне праздника — двадцатилетия падения Берлинской Стены — спрашиваю соседку, бывшую журналистку, 72-летнюю Эльзу Кох: «Какие исторические дни вам больше всего запомнились?»
Я надеялся, что она расскажет о падении берлинской Стены и об объединении Германий.
— Исторические дни? Больше всего запомнилось 8 мая 1945-го. Закончилась война. Мы, дети и мама, остались живы. Но главное не в этом. В деревеньке нашей, куда мы от фронта убежали, сдохла последняя лошадь — и нам разрешили отрезать от нее немного мяса. Помню, стояла в очереди и думала — только бы не упасть. Упаду — не достанется нам мяса. Мать потом выдерет. Или с голоду умру…
— Ну и что же, довелось вам отведать конины?
— Достояла. Хороший кусок отрезала. Я была тогда крепкая. Да, половину мать сварила и маленькими кусочками нас несколько дней кормила. А вторую — завялила. Соль на табак выменяли. Мы сажали тогда табак.
— А что потом было? Тогда, в мае.
— Лучше не спрашивай. Нас грабили, били и насиловали и чехи, и поляки и русские. У матери дедушкины золотые часы отобрали. Но хоть картофель иногда нам давали. Проросший. Клубни почти пустые. Мы ели.
— А что вы почувствовали, когда узнали, что Стена упала? В ноябре 1989.
— Ничего я не почувствовала. У моего мужа мать умерла. Похороны были. А потом, мы же знали, что дальше будет, да, знали…
— Что же такого страшного случилось?
— Я работала тогда на телевидении. Через полгода после объединения — всех нас уволили. Все семь тысяч человек. Смешно, главные мерзавцы — все рано или поздно устроились, а хорошие люди так и остались безработными — до самой пенсии…
— Вы же на идеологическом фронте трудились — служили Хонеккеру и Стене, так сказать, идеологической подпоркой.
— Да, мы-то были подпоркой, а другие? Через два года после объединения почти все «оси» работу потеряли. Фабрики и институты позакрывали, профессоров и мастеров разогнали, оборудование и землю распродали, на все хлебные посты — нагнали своих с Запада. Третий гарнитур, а тут выпендриваются и нас жить учат. Даже рентабельные предприятия уничтожили. Это не объединение было, а завоевание… Откупились от русских, а тут все к рукам прибрали.
— Ради чего же тогда демонстрировали сотни тысяч людей в Лейпциге и Берлине?
— Поймите, мы хотели другой ГДР. Демократической, открытой, прогрессивной, без Стены, без политбюро, без ШТАЗИ. Ради этого люди демонстрировали. Люди хотели — другую страну. Прагматическую, без идеологии, пусть не богатую, но без безработицы, без кризисов и бездомных, экологически чистую и без этих… Из Баварии… Вы конечно не поверите, но мы в наш социализм верили…
— Таких стран не бывает. Или то, или сё… А что вы почувствовали тогда, 13 августа 1961, когда узнали, что ваши власти границу перекрыли и начали Стену строить?
— Что вы все про Стену, да про Стену… Нет больше Стены. Раздробили ее на камешки и продают теперь туристам в пластиковых коробочках. На некоторых камешках и капельки крови, небось, сохранились…
Что я тогда почувствовала? Мне, берлинке, было конечно больно. С другой стороны — я, как и все другие, понимала — дальше так нельзя. Почти все врачи и инженеры ушли. Работать было некому. Все дешевые товары раскупили. К парикмахеру сходить было нельзя — везде те, с Запада, сидели. Тогдашним летом каждый день по полторы тысячи человек уходило. Закрывать надо было границу. Лучше Стена, чем еще раз такое. И еще — мне было стыдно, что от нас все бегут. Да я и сама не раз думала, не уйти ли…
— И почему же не ушли?
— Совесть надо иметь. Я тут и образование бесплатное получила и квартиру дешевую и работу. Мне мой диплом бы там не засчитали. Родители в Саксонии жили. Я их жалела. Уехать — значило бы их навсегда потерять.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments