Материк - Сергей Алексеев Страница 54

Пожалуй, никто, кроме меня, этого не заметил: мой кузнец распрягал жеребчика, а директор осматривал санки, и по его взгляду было понятно, что наша работа ему нравится. Санки казались легкими, воздушными, какими-то игрушечными; они были окованы и украшены одновременно — от каждой крепежной детали вдруг ответвлялся крученый завиток и собой крепил еще что-нибудь, так что здесь ничего не было лишнего.

— Ну что, неплохие санки, — сказал директор. — Давай, Петро, и остальные делай по такому же образцу. Как ты считаешь, Иван Трофимыч?

Иван Трофимович круто, по-военному, развернулся и зашагал в контору.

Потом, когда мы делали другие санки и фаэтон с пролеткой, начальник цеха часто приходил в кузню, глядел, как идет работа, поторапливал, разговаривал, иногда смеялся, словно забыв все обиды, не ругался, даже если дядя Петя оказывался слегка выпившим, однако в его глазах за железными очками всегда оставалась тяжелая, ртутная серость, словно незаживающая язва. Частенько он подходил ко мне, хлопал по плечу, говорил свое любимое о растущем рабочем классе, снова поминал, что поставит горн с наковальней, и мне уже казалось, что Иван Трофимович всегда такой и был: строгий, суровый, но справедливый, а тот его ненавистный взгляд лишь почудился и лицо его серело и каменело не от гнева — от мороза. Тем более когда перед Новым годом приехал заказчик — главный зоотехник госконюшни, привез нам две конские выделанные кожи для фаэтона и ковровую дорожку, погрузил наши санки в грузовик и выставил на всю кузнечную братию литр водки, Иван Трофимович и слова не сказал. Пить он отказался, погрозил мне пальцем и ушел. Мужики вместе с заказчиком выпили, послушали его похвалы и встали к горнам; никто в промкомбинате это за пьянку в рабочее время не посчитал.

После Нового года мы взялись за фаэтон и делали уже его не спеша, к лету. Долго ходили по территории, по гаражам и свалкам, подбирали железо на рессоры, медь, чистую красную медь на заклепки, искали по организациям хорошую сталь на оси, мараковали вместе со столярами, как сделать крепкие и легкие колеса, и мусолили мазутными руками единственную фотографию фаэтона, присланную заказчиком: такого экипажа никто в Зырянке видеть не видывал, не то чтобы его делать. Начали мы его с колес, словно дом с фундамента, и так, венец за венцом, строили, мудрили, выдумывали, случалось, переделывали; вся стена над верстаком была завешана бумагой с нашими рисунками. Работали мы теперь допоздна, иногда уходили из кузни ночью и несколько раз оставались ночевать на верстаке. Дяди Петина жена, будто мужикам-пахарям, приносила из дома чугунок борща, пельмени, молока или квасу. Мы ели черными от копоти руками, впопыхах, на скорую руку, перекуривали и снова ковали, клепали и мараковали. Точнее, мараковал один дядя Петя, а я в это время строил аэросани. Все уже было почти готово: санки я сделал в столярке наподобие тех, что мы смастерили для ипподрома, оковал их, правда без узоров, поставил пускач на высоких кронштейнах, придумал руль и взялся за главное — пропеллер. Аэросани стояли тут же, в кузне, и Иван Трофимович, узнав, что это за конструкция, только рассмеялся, привычно похлопал меня и довольно сказал:

— Давай, Трофимыч! Я гляжу — у вас тут целое конструкторское бюро!

Я почему-то всегда боялся, что он запретит мне их строить и, чего доброго, станет ругать за «испорченные» полозья. А он лишь предупредил, чтобы я обязательно сделал ограждение к винту: не дай бог, оторвется и зашибет кого-нибудь. Иногда мой кузнец, понаблюдав за мной, бросал работу и начинал помогать. Мы с ним вместе придумали крепление двигателя, а затем и пропеллер — деревянный, из комля березы, и с окованной ступицей.

— Ну, так тебя разэтак! — весело ругался дядя Петя. — А ведь поедут санки-то! Пропеллер закрутится — точно, поедут! Считай, самолет!

Нельзя было понять, то ли он смеется надо мной и аэросанями, как над детской забавой, то ли и впрямь истинно верит, что они поедут. Кузнецы тоже посмеивались, однако помогали: дядя Леня перебрал и отладил пускач, дядя Миша принес из дома старый, но еще хороший цилиндр от мотоцикла, чтобы было воздушное охлаждение, и так получились аэросани.

Когда мы их выкатили из кузни и запустили мотор, из всех цехов, из пилорамы и даже конторы вывалил народ: сначала глянуть, что за треск такой, а потом уж не могли уйти, прикованные белым кругом свистящего пропеллера. Иван Трофимович оказался тут же и только просил отойти подальше, чтобы я никого не задавил. Даже в полузамерзших окнах милиции и райисполкома показались расплывчатые любопытные лица. Ликуя и задыхаясь от восторга, я сел в санки и дал газу. Снежная пыль взметнулась из-под винта и напрочь скрыла и запорошила всех зрителей; аэросани шевельнулись, заходили из стороны в сторону, будто запряженные уросливой лошадью, и поехали! Люди что-то кричали, махали руками, но, оглохнув от треска пускача, я уже ничего не слышал и почти не видел. А санки между тем, словно преодолев силу тяжести, начали разгоняться, понеслись, и, на миг растерявшись, я закричал — тпру! — забыв о руле и ручке газа. Хорошо, территория промкомбината была широкой, и я успел прийти в себя и понять наконец, что в моих санках запряжена не лошадь, а двенадцатисильный мотор: целая дюжина коней! Чисто механически я повернул на укатанную дорогу, которая шла под гору, к реке, и тут аэросани покатились с такой скоростью, что замерло дыхание. Когда мелькнул мимо горбыльный забор, мне почудилось, что я взлетел и теперь лечу, не касаясь полозьями снега. Но это ощущение разом исчезло, потому что дорога уходила резко в сторону и я, не вписавшись в ее поворот, на всей скорости перескочил бровку и зарюхался в глубокий, целинный снег. Аэросани взрыли траншею, по-бульдозерному натолкали впереди себя гору снега и остановились. А снежная метель, поднятая воздушной струей, закрыла высокий берег и весь промкомбинат вместе с домами и людьми. Я догадался сбросить газ, выскочил из саней и попробовал вытащить их на дорогу, но легкие, почти летающие санки вдруг стали неповоротливыми и тяжелыми. Рядом очутился дядя Петя — без шапки, в снегу с ног до головы; отплевываясь, он весело матерился и тянул сани к дороге. Вдвоем мы едва выперли их из снега, мой кузнец плюхнулся на сиденье и крикнул:

— Н-но, милый!

И задрал ноги, вытряхивая снег из пимов. Я поддал газу, и сани поехали.

— Кр-р-расота!! — ревел мой кузнец. — В бога душу! Это же надо — ездют!

Конечно, если бы аэросани разогнались, мы бы въехали на промкомбинатовскую гору, но разгона не было, и сани встали где-то на середине. Винт крутился во всю силу, снежный буран метался за спиной белой тучей, однако полозья стояли, будто примороженные. Дядя Петя соскочил на землю и потянул сани в гору, а с горы в это время бежали на помощь дядя Леня с Борей. Мотор стал глохнуть: воздухозаборник залепило снегом, и скоро пропеллер, помотавшись вхолостую, остановился. Вчетвером, мы едва втянули сани в гору и остановились у кузницы.

— Что, накатались? — хохотали мужики из столярки. — Ишь ты, аж пар валит!

И долго еще потом подшучивали над нами, хотя усовершенствованные аэросани и спокойно поднимались в гору, и без аварий съезжали с горы, и я не один раз катал мужиков по территории и по дороге вдоль Чулыма: видевший в окно испытание саней инспектор ГАИ строго-настрого запретил выезжать на улицы.