Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор Страница 54

А еще было интригующее поздравление с днем рождения — от кого бы вы думали? — от Ребекки Нг, которая училась на втором курсе юридического факультета.

Потом в один прекрасный день — это было как гром среди ясного неба — Джеси сказал мне: «Я хочу вернуться в школу». Он записался на очень насыщенный курс ускоренного обучения, включавший математику, точные науки, историю — всю ту жуть, которая еще несколько лет назад казалась ему кошмаром. Я был уверен, что у него шанса нет высидеть нескончаемые часы занятий в классе, а потом еще долго корпеть над домашними заданиями. Но я опять ошибся.

Мать Джеси, бывшая школьная учительница из прерий, помогала ему заниматься у себя дома в греческом квартале. Дело это было непростым, особенно когда доходило до математики. Иногда он вскакивал из-за кухонного стола, когда его трясло от бешенства и бессилия, уходил из дому и как ненормальный слонялся по кварталу. Но всегда возвращался обратно.

Джеси стал оставаться ночевать у матери — так ему легче было вставать по утрам, говорил он, «чтобы сразу же врубаться в гранит науки». Потом он вообще перестал ко мне возвращаться.

Джеси позвонил мне вечером накануне выпускного экзамена.

— Понятия не имею, как там все сложится, — сказал он, — но хочу, чтоб ты знал, что я вымотан до предела.

Спустя пару недель мне бросили в почтовый ящик белый конверт. Мой парень стрелой влетел в дом, схватил письмо и разорвал конверт. Руки его дрожали, когда он читал, кивая в такт словам.

— Я это добил, — крикнул Джеси, не отрывая взгляд от письма. — Наконец-то я это одолел!

Ко мне он больше не вернулся. Остался у матери, потом снял квартиру вместе с приятелем, с которым познакомился в школе. У них вроде проблема там возникла с какой-то девочкой, но они ее решили. Или не решили. Я уж и запамятовал.

Нам так и не суждено было посмотреть картины, снятые по лучшим сценариям. Время наше вышло. Но, мне кажется, это уже не имело значения. У всех нас остаются какие-то неисполненные задумки.

В определенном смысле Джеси перерос наш киноклуб, и меня он тоже перерос, точнее — перерос в себе ребенка своего отца. Дело шло к этому очевидному исходу поэтапно на протяжении нескольких лет и как-то внезапно пришло к своему естественному завершению. Если такое дело пустить на самотек, от него зубы могут расшататься.

Иногда по ночам я заглядываю в спальню сына на третьем этаже, захожу туда и сажусь на край кровати. Мне по-прежнему не верится, что он ушел, и в первые несколько месяцев меня тянуло в его комнату необыкновенно сильно. На тумбочке около кровати Джеси оставил «Чунгкингский экспресс», который теперь ему не нужен — он взял от фильма все, что ему было надо, и оставил позади, как змея оставляет свою старую кожу.

Сидя на кровати сына, я понял, что он уже никогда не вернется ко мне в прежнем своем обличье. Теперь он будет меня навещать лишь как гость. Каким же странным, чудесным, неожиданным даром оказались те три года его юношеской жизни, когда обычно дети хлопают дверью перед носом родителей!

И как кстати так получилось (хоть в те годы мне совсем так не казалось), что у меня тогда почти не было работы, зато была уйма свободного времени — этих неповторимых дней и вечеров… этого времени.

Я все еще мечтаю посмотреть с ним фильмы, оценка которых была завышена. Мне просто до смерти хочется рассказать ему о картине «Искатели», о сбивающих с толку похвалах и нелепых последствиях, которые она породила; или о злостном лицемерии героя Джина Келли в «Поющих под дождем». У нас с Джеси еще будет время, но уже не такое — не такое лукавое, порой завораживающе монотонное, которое уныло тянется, когда с кем-то вместе живешь, думая, что это будет длиться вечно, а потом это время вдруг вмиг исчезает, канув в Лету.

Многое уготовило для нас будущее — его первые дни в университете, невыразимый восторг Джеси при получении студенческого билета с его именем и фотографией, его первая работа («Роль нескольких рассказчиков в фильме „Дух тьмы“, поставленном по повести Джозефа Конрада»), первая кружка пива, которую он выпил после лекций с новыми приятелями-студентами. Но пока он был просто долговязым парнем, стоявшим на сцене с микрофоном в руке. Должен признаться, что, сидя там, в клубе, в темноте рядом с девчушками, подведенные глаза которых делали их чем-то похожими на енотов, я даже прослезился. Я сам не знал, что вызвало те скупые слезы — наверное, мой сын, сам факт его существования, а может быть, непостижимая суть времени. И в голове моей тогда непрестанно повторялись те слова, что звучали в финале «Настоящей любви»: «Ты у меня такой клевый, такой классный, такой крутой!»