Неправильный Дойл - Роберт Джирарди Страница 54

– Я не хотел нарушать границы ваших владений, сэр, – сказал молодой человек с сильным ирландским акцентом. – Не могли бы вы мне просто сказать, в какой стороне город Балтимор?

Тенч отставил кувшин и поднялся со скамьи:

– Дай-ка я осмотрю твои руки, парень.

Молодой человек заморгал и протянул руки. Тенч вгляделся, и это зрелище заставило его содрогнуться.

– Все понятно, «устричные руки», – сказал Тенч, сразу узнав причину болезни. – Похоже, худший случай из всех, что я видел, а я ловлю проклятых моллюсков сезонов двадцать.

– С руками у меня все в порядке, – резко возразил молодой человек. Его взгляд упал на кувшин сурмаша. – У вас там виски?

Тенч заколебался. В некотором смысле одиночество – это свобода; жизнь в одиночестве проходит блаженно, не отягощенная обязанностями и проблемами. Но, как оказалось, Тенчу такая жизнь была не нужна. Он подал кувшин молодому человеку. Тот с трудом взял его опухшими пальцами и жадно глотнул. Эффект был мгновенным: его голубые, безумно голодные глаза закатились, он покачнулся и упал без чувств прямо к ногам Тенча.

Молодого человека звали Коннор Малоун. Он был приезжим пэдди, которого капитан устричного шлюпа «Артемис Б. Уорд» высадил на пустынный берег, не заплатив за работу. До прошлого года он жил на бедной арендованной ферме в графстве Клэр, в Ирландии, с престарелым отцом и четырьмя незамужними сестрами. Почва там была жесткая и каменистая, и они едва сводили концы с концами, выращивая рожь и продавая урожай местному перегонному заводу. На вырученные деньги они покупали дешевое виски, хлеб, зерно для единственной тощей коровы и корм для нескольких жалких кур, которые не несли яиц. Эти животные, а также сломанный стул и тряпка, заменявшая шторы, составляли все богатство Малоунов.

Достигнув совершеннолетия, Коннор отправился в Дублин, где работал за пару шиллингов в неделю на вредной чернильной фабрике, в мрачной тени замка. Потом, как и многие другие, он покинул бедный «зеленый остров», поднявшись на борт корабля, следовавшего в Америку. Он сошел в Балтиморе с пустыми карманами, умирая от голода. «Всю свою жизнь я был так беден и так голоден, – рассказывал он Тенчу. – Я бы даже не понял, что делать с большим куском говяжьей печени и жареным картофелем, если бы кто-то швырнул ими в меня». К счастью, в Балтиморе он нашел работу городского могильщика за три доллара в месяц, но потом его рассчитали, потому что какой-то эмигрант из Центральной Европы согласился работать за половину его жалованья. Из меблированных комнат его выгнали за неуплату, и он бродил по улицам, голодный и одинокий, пока однажды не увидел большие листовки с черными буквами, в которых объявлялось о наборе крепких мужчин в устричный флот синдиката Уорда. При зачислении на службу каждому было обещано два с половиной доллара в качестве премии.

Коннор весело отправился в контору синдиката на пристани, подписал договор и получил два с половиной доллара – больше, чем он видел сразу за всю свою жизнь. Он тут же пошел кутить и за одну ночь потратил все до единого пенни. Так, снова обедневшим, он попал на борт «Артемиса Б. Уорда», шлюпа под номером 21 в синдикате Уорда. К несчастью для Коннора, проклятием этого судна являлся дьявол в обличье капитана, жестокого Билла Роусона, которого все в заливе знали как жадного негодяя. Он избивал людей просмоленной, утыканной гвоздями веревкой, которая обвивалась вокруг его пояса, словно ядовитая змея. «Артемис Б. Уорд» был первым по количеству смертей на всем флоте; каждый бушель устриц, поднятый из трюма, был оплачен кровью и жизнями пэдди.

У Роусона была еще одна жестокая привычка: он брал на борт больше людей, чем мог прокормить, и больше, чем имел средств, чтобы расплатиться с ними, поэтому он изматывал людей постоянными побоями и круглосуточной работой, пока те не лишались сил. Тогда их «списывали» с судна возле плавучего бона. [114]Это происходило примерно так: рабочих сгоняли на корму, капитан дожидался сумерек и, правильно выбрав ветер, резко, без предупреждения, крутил штурвал – бон ударялся о борт, и бедные пэдди падали в темную ледяную воду залива. Потом всю зиму к берегам у мыса Чарльза волнами прибивало замерзшие тела.

По сравнению с другими Коннор Малоун еще легко отделался: после долгой, изнурительной вахты у лебедки капитан Роусон поставил его сортировать устрицы. Неопытный Коннор снова и снова резал руки об острые края раковин, и вскоре его ладони опухли и покрылись гнойными волдырями. Ловцы называли это устричными руками. Потом его пальцы тоже опухли и он больше не смог работать.

Роусон напоследок еще раз избил его своей вымазанной дегтем плеткой, отобрал шерстяную фуфайку и обувь и высадил ни с чем на пустынной косе в двадцати милях к югу от Окнонтокок-Пойнт. Бедный одураченный ирландец брел два дня, пока не наткнулся на Тенча, потягивавшего виски на скамейке перед своей хижиной. К тому времени у Коннора от лихорадки помутилось в голове – он был уже на полпути к серой однообразной стране под названием Смерть.

По причине, непонятной даже ему самому, в тот вечер Тенч поехал в Виккомак за доктором. Тот прибыл в запряженном мулами кабриолете, согласившись за баснословную сумму в три золотых доллара осмотреть валяющегося в бреду пэдди, который появился в жизни Тенча, словно призрак, вынырнув из кустов ежевики. Врач прописал пилюли, целебные мази, ванночки со специальными солями, хорошую еду и отдых. Еще он сказал, что лечение такой запущенной болезни может длиться месяцы, но Тенчу почему-то было все равно. Его не волновало, что лекарства стоили целое состояние, он заплатил за все и не считал это глупостью. Он нанял старуху из деревни за пятьдесят центов в день, чтобы она ухаживала за больным, пока он ловил устриц, поглядывая на черные борта шлюпов, круживших на горизонте, как стаи больших злых птиц.

Через две недели лихорадка у Коннора Малоуна прошла. Он очнулся, его руки были беспомощны, все в бинтах, но все-таки он был жив! В воскресенье, вернувшись с залива, Тенч обнаружил Коннора, сидящего на той самой деревянной скамье перед хижиной, словно это он был здесь хозяином. В его руке покачивалась бутылка хорошего виски из запасов Тенча. Тенч замер, сбитый с толку видом другого человека, свободно занявшего его владения. Но Коннор приветственно протянул бутылку и широко, по-дружески улыбнулся:

– Мой благодетель, как я понимаю?

Тенч не сразу нашелся, что сказать. Он чувствовал странную робость. Глотнув виски, он осторожно вернул бутыль Коннору. Совершенно случайно, впервые за долгие годы одиночества, он нашел друга.

Всю осень и раннюю зиму Тенча и Коннора везде видели вместе. Они заходили в таверну на Пайлот-Пойнт, играли в кегли в салуне «У Доди», ели селедочную икру и жареные помидоры, заливая все недобродившим пивом, в забегаловке «У Мердока», ходили по очереди наверх с девками в заведении «У Молли». Другие лодочники дивились на них, а кое-кто говорил, что старик Тенч нашел себе что-то вроде жены, но никто не осмеливался сказать это вслух, чтобы тот не услышал.

Когда Коннор достаточно окреп, чтобы управляться с румпелем, он стал помогать Тенчу во время многодневных плаваний на борту «Без имени». Тенч щипцами вытаскивал устриц, а Коннор наваливался забинтованными руками на рычаг. Мелодичный звук их беседы плыл по волнам. Коннор оказался изумительным рассказчиком, знатоком старых ирландских сказок. Его талант являлся настоящей валютой, с помощью которой он зачастую зарабатывал средства к существованию. Он рассказывал истории отцу и сестрам на ферме, товарищам на чернильной фабрике, иммигрантам в трюме старой калоши, на которой приплыл в Америку. Рассказы помогали ему получить дополнительную миску супа, шиллинг или два, койку поудобнее и даже немного жалости от жестокосердного капитана Роусона. Эти сказки ему рассказывала бабушка, пока не умерла от старости. А она слышала их от своей бабушки еще во времена Уолфа Тона, [115]сидя у очага, в котором потрескивал торф, в побеленной и обложенной дерном хижине на берегу Шеннона. А та узнала их от своей бабушки и так далее. Не прерываясь, эта цепь уводила в те далекие времена, когда все эти истории были правдой: по земле гуляли великаны, а дети сидов [116]со светящимися лицами играли в высокой сочной траве в Стране Юности.