Варварские свадьбы - Ян Кеффелек Страница 54

Я уже большой. Я хочу знать, что со мной происходит. Скажи мне, что со мной происходит. Ты никогда ничего мне не говорила. Ты выдворила меня с чердака. Выдворила из дома. Заставила уехать Нанетт и ни разу не приехала сюда навестить меня. Теперь эта женщина хочет меня выгнать. Она хочет отправить меня к настоящим психам. Я туда не поеду. Я не настоящий псих. Я твой сын. Ты никогда не говорила мне про отца, и я ничего не знаю. Я хочу вернуться в Бюиссоне, хочу остаться с тобой. Ты должна приехать на Рождество. Ты должна приехать за мной, если ты не приедешь, она отправит меня к психам. Все родители приезжают на праздник. Если ты не приедешь, мне ничего не останется, я буду совсем один, но даже дети не бывают одни. Она приедет на Рождество, это точно, а еще я прошу у тебя прощения.

Людо

Письмо было отправлено в тот же день. Мадемуазель Ракофф, которая больше не разговаривала с Людо, передала ему с Дуду записку, где написала его будущий адрес в психиатрической больнице Вальминьяка. На случай, если он захочет сам сообщить его своим родителям.

В последующие дни Людо жил в настоящей прострации, отказываясь от любых контактов с детьми, пропуская занятия в мастерской, коллективные мероприятия, лишь на короткое время появляясь в столовой и не реагируя на свистки. Однако медсестра не обращала внимания на его одинокий бунт: он больше не принадлежал к сообществу детей и жил в ожидании отсроченного изгнания.

Фин сообщила ему, что машина из психиатрической больницы приедет за ним в понедельник, сразу после Рождества:

— Говорят, тебя застали с девицей… Надо было мне сказать, я бы все уладила. Мы же не звери… Дуду тоже бы все уладил…

Людо с ужасом наблюдал за приготовлениями к празднику. Он не любил Рождество. Ему вспоминались брошенные на дороге елки, подарки с подвохом, ссоры, и он спрашивал себя, какая опасность ожидает его на этот раз. Боясь мести Людо, Одилон больше не спал в своей комнате. Забрав свой барометр, он уходил на ночь в котельную, отапливающую мастерские, и забивался в раскаленный закуток между котлом и стеной, где засыпал, обливаясь потом. Людо по ночам отыгрывался на стенах его комнаты, поливая их мочой. Днем он видел карлика, но только издали, тот вел себя как дикое животное, которое, подчиняясь инстинкту самосохранения, никого не подпускает к себе.

На Рождество, с самого утра, в Центре Сен–Поль воспевали Господа, для чего в вестибюле установили проигрыватель. Вокруг столовой развесили гирлянды, елку (которой служила срубленная сосна) украсили покрытыми золотистым и серебристым инеем шарами, а в яслях расставили фигурки святых; мальчики и девочки, которым позволили в честь Искупления стоять рядом, репетировали песнопения перед мессой. Как и каждый год, Дуду надел свой наряд Деда Мороза и приладил к подбородку белую бороду. Фин принесла заранее приготовленных каплунов и рождественские торты, и день для детей прошел в восторженном нетерпении, которым сопровождались последние приготовления. Людо же разравнивал террасу вокруг замка.

После обеда привезли рояль для ожидавшегося концерта. Мадемуазель Ракофф распорядилась поместить его в часовне, превращенной по случаю Рождества в концертный зал с подобием сцены и расставленными вокруг стульями. Людо никогда прежде не видел рояля. Его восхитило это подводное чудовище с черной блестящей кожей, чье изогнутое тело было похоже на застывшую волну. Рояль был еще прекраснее фисгармонии.

Сердце его вздрогнуло, когда он увидел на дверях фотографию пианистки: длинные огненные волосы обрамляли лицо, на котором выделялись миндалевидные глаза; он узнал молодую женщину, утешавшую его в одно из воскресений.

С наступлением вечера все надели свою лучшую одежду, приготовленную еще накануне.

Родители — человек двадцать — прибыли почти одновременно. Они демонстративно прятали за спиной таинственные свертки, которые затем сложили в кабинете медсестры.

Одиноко расхаживая в темноте у распахнутых ворот, Людо, с гладко выбритыми щеками, следил за тем, как вдалеке на дороге вспыхивали фары, и, дрожа от нетерпения, встречал приближающиеся огни, неизменно развенчивающие его надежды.

— Твоя мама еще не приехала? — с притворным сочувствием осведомилась мадемуазель Ракофф, когда все собрались.

— Не поеду я к психам! — огрызнулся Людо

— Еще как поедешь, дорогуша!.. Но все же счастливого тебе Рождества!

Никто так и не приехал. Людо, храня упорное молчание, наблюдал за праздником. Во время мессы он стал в очередь причащающихся и, получив облатку, разразился про себя богохульствами. Наконец начался концерт. Людо со злым видом смотрел на мадемуазель Ракофф, объявлявшую названия произведений Баха и Моцарта в исполнении Алис Турнаш. Затем магия всего действа зачаровала его: тишина, рояль с откинутой крышкой и музыка, которая, казалось, живительным потоком лилась из окружавшей его беспросветности, чтобы утешить его. Он смотрел на исполнительницу и не видел ее. Он чувствовал себя как корабль в ночи с потушенными огнями, несомый волной, накатывавшей в унисон его тоске, и плыл против течения дней, вслушиваясь в зов истоков и возвращаясь ощупью, словно незрячий, в самое отдаленное прошлое.

Когда музыка закончилась, он не зааплодировал, чем шокировал своих ближайших соседей, и ушел, ощущая такую сильную тоску, что на глазах его выступили слезы. Проходя под навесом у входа, он украдкой снял с двери снимок пианистки и спрятал его у себя под рубашкой.

За столом он ни разу не взглянул на Лиз. чтобы не вызвать подозрений. Он был голоден, но ничего не ел. К нему обращались, но он никого не удостаивал ответом. За столом было шумно и весело, но для него обед проходил в мертвой тишине: все лица казались лицами мертвецов, а все крики и взрывы смеха напоминали бульканье зловонной массы. Когда, во время десерта, мадемуазель Ракофф попросила его разрезать рождественский торт, он резко вскочил и, глядя в потолок, заявил:

— Я не хочу ехать к психам…

Наступила неловкая тишина, продлившаяся буквально мгновение, затем смущенные родители отвели от него взгляды и жужжание голосов возобновилось с новой силой. По знаку мадемуазель Ракофф Дуду, по–прежнему изображавший Деда Мороза, подошел к Людо и отвел его в комнату.

* * *

Притихшая ночь простиралась вокруг Людо подобно озеру. Центр наконец погрузился в сон; смолкли пьяные разглагольствования Деда Мороза. Людо бесшумно встал с постели. Он надел на себя двое брюк, сложил свои немногочисленные пожитки в одеяло и завязал его узлом. Затем прикрепил к поясу носок с монетами, накинул куртку и вышел. Коридор был заперт, но в этот вечер Дуду забыл вынуть ключ из замка: тем лучше, чтобы выйти наружу, не нужно искать карлика.

В холодном воздухе столовой все еще стоял запах табака. В глубине, освещенные цветными фонариками, слабо светились ясли, похожие на ночной бивуак, разбитый вокруг костра; снаружи, в соснах, завывал ветер.

Тьма стояла такая, что стен не было видно, а окна казались прорубленными в самой ночи. Лавируя между столами, Людо подошел к камину и споткнулся о неожиданное препятствие. Он чиркнул спичкой и осветил золотистые пакеты -— подарки для детей. Он зажег еще одну спичку и усмехнулся. У самого края яслей выстроились башмаки: двадцать красивых башмачков, похожих на двадцать маленьких лодочек, ставших по ветру в глубине бухты. Он посветил спичкой внутри кукольного грота. Какой плутоватый вид у всех этих барашков — этих фальшивых барашков в фальшивых яслях, вокруг фальшивой сцены Рождества. Он схватил розовую колыбель, в которой лежал, раскинув руки и улыбаясь, голыш, и положил ее в один из башмаков. Вот так–то лучше! В эту ночь маленький Иисус стоил не больше него.