Крайний - Маргарита Хемлин Страница 54

Я замер.

— Нет, — говорю, — не знаю.

Субботин пальцем погрозил в пространство:

— Врешь плохо. Твоя беда, что ты не полный дурак, Вася. Полные дураки вообще правду и брехню не различают. А ты различаешь. Ты не полный дурак. И сейчас брешешь.

— Ну, брешу.

— А я посчитал. И получается, что это мой ребеночек у Наталочки-красавицы. Она же ко мне приходила. Я Янкелю прямо и говорю. Зачем ты, Янкель, мне Наталку подсунул. Он вскинулся: «Как это?»

Я рассказал, что она ко мне приходила вроде от него. Уговаривала, что Янкель на все согласный. Что я ему, Янкелю, через Наталочку отсрочку дал на неопределенное время. Янкель в несознанку. Не посылал ее. И точка. Понимаю — не врет. Я всегда понимаю. Я же спец. Говорю: «Не волнуйся, Янкель. Я пошутил». Замял для ясности. Пожелал счастья в личной жизни. А ведь это ты ко мне Наталку направил, Вася. Точно?

— Ну, я.

— Вот именно. И про свою жену беременную ты мне плел, имея ввиду Наталку. Точно?

— Ну.

— Ну и ничего. Вот с этим и живи, дорогой Вася-Василек. Всего тебе доброго. Мне не интересно, где ты сейчас зарылся. Не надейся, спрашивать не буду. Дальше не мое дело. Тебе еще с Янкелем разбираться. А я Янкелю лимоночку обратно отдал. Мне чужого добра не надо. И про Наталку я ему не сказал. Само вылезет. Все всегда само вылезает, поверь мне. Ну что, поплакал? А теперь пошел к чертям собачьим. Куда хочешь. Яблочко возьми на дорогу.

Я сказал Субботину:

— До свиданья.

Хотел погладить Цветка, но не осмелился.

С лестницы сходил — спотыкался, как побитая собака. Сел на скамейку и ничего не думаю. Думаю, что все против меня сделалось само собой. Янкель мне не сообщил, что Субботин свою частно-кустарную деятельность прекращает. Отпустил меня на произвол. Но главное — Наталка. То, что она не моя, — я помирился с этой мыслью. Но что она опять может быть Янкеля — с этим я сравняться не мог. Конечно, Янкель перед Субботиным держался. Наталка ни при чем. И про то, что Наталка с Субботиным была — Янкелю неизвестно.

Ну хоть что-то же ж осталось при мне. Хоть какое-то сведение, за которое можно уцепиться и вытащить себя за чуб из пропасти. Но я не упустил, что чуба у меня как раз и не осталось. Хоть и на временной нервной почве, но не осталось. Ни волосинки. Я понимал, что тянуть надо за другое. За кишки. Беспощадно.

Сидеть на месте не соответствует моему характеру. Надо было срочно ставить точки в своей судьбе на данном этапе.

По плану — Остёр. Янкель.

От мокроты, холода и голода я впал в невесомость. Не помню, как добрался, кто меня нес-подвозил, как по воздуху.

Очнулся ранним утречком у Янкелевой хаты. Вошел на правах хозяина. Дверь не закрытая, я и вошел. Стучаться и не попробовал. Как чувствовал.

Янкель пил узвар. Видно, соседка принесла.

Пригласил к столу:

— Тут и груши, и сливы сушеные, и яблочки. Пей, Нишка. А то ты бледный и чахлый. Девки любить не будут.

Я присел. Налил из глечика. Выпил стакан. Налил второй. Выпил. Янкель мой аппетит встретил одобрительно.

— Еще картошка есть. Будешь?

Я согласился, что не против.

Ем картошку и молча посматриваю на Янкеля.

Потом говорю:

— У тебя для меня никакой новости нет?

— А какую новость тебе надо?

— Мне про Субботина надо.

— Про Субботина, — Янкель оскалился. — А что про него нового? Я тебе от себя скажу: успокойся. Не бегай. Живи себе, как жил.

— Янкель, не крутись. Я только от Субботина. Он мне про тебя рассказал. Про лимонку и так и дальше. Про то, что ты на Наталке мечтаешь жениться и она вроде тоже. Так знай: я уже Наталку за себя взял. Она в октябре родит. Двойню. И дети у нее — мои по всем статьям. Ты нас с ней не найдешь. Мы пристроились в сильно надежном месте. Я бы мог тебе и не сообщать. Но у меня есть совесть. А у тебя совести нету. Ты меня подбил хату переписать на чужих людей. Может, ты с этого что и получил. Ты меня заграбастал своими лапами, чтоб я в подполье убрался под твоим распоряжением. А теперь мы оба свободные. Оба ни при чем. Ты при своем остался. А я без хаты. Нравится тебе такое?

Янкель поднялся надо мной и сказал:

— Повтори, Нишка, что ты придумал.

Я повторил про хату и про свободу.

Янкель говорит:

— Не про то. Про Наталку повтори.

Я повторил.

Янкель задумался. Пошел к окошку. Уставился на улицу. Я тоже встал, и вместе с Янкелем направил взгляд в окошко. Смотрим вдвоем и ничего не видим. Дождь идет. Заливает видимость.

Янкель первый говорит:

— Про хату ты прав. Поспешил я. Но мне есть оправдание. Я от чистого сердца. Хоть роли не имеет. Забирай мою. Что та хибара, что эта. Ничем не хуже. Забирай. Зараз пойдем и на тебя перепишем. Согласный?

Я молчал. Помолчал, помолчал и кивнул головой. В знак согласия.

Янкель вел дальше:

— А Наталка… Что ж, если у вас любовь и дети, то я в стороне.

Я улыбнулся, хоть по опыту знал, что показывать свое счастье никому нельзя.

Янкель придвинулся ко мне, схватил за пиджак и брызнул в лицо слюной:

— Только я тебе не верю. Пускай она сама скажет. Своим голосом. И про детей, и про любовь. И про то, как она с тобой спит. Тогда я поверю. Тогда для тебя, Нишка, полная свобода наступит. Пока не услышу, лимонка при мне.

Я легонько его кулачищи отвел, он не сильно меня и держал, слюну вытер с лица, и с достоинством отвечаю:

— Нет, Янкель. Наталку я не выдам. Рви свою лимонку. Рви на весь Остёр. Вместе на воздух полетим.

Янкель развернулся на сто восемьдесят градусов, кинулся под кровать, нашарил там что-то, поднял руку и закричал:

— Сейчас рвану.

В кулаке лимонка. Сколько я их побросал за войну — не посчитать. Я такие лица, как у Янкеля, наблюдал во время атаки или когда у людей оставались последние секунды до смерти. Не испугался.

Но говорю:

— Давай, Янкель. Рви. Только насмерть чтоб. А то калеками останемся, на пару будем на обрубках ползать, безрукие, просить, чтоб добрые люди штаны нам расстегивали-застегивали. Давай.

Привычка — большое дело. Отвык Янкель в людей снаряды направлять. Отвык.

Субботин у него лимонку отнял. И я отнял. В целости себе в карман положил.

И говорю:

— Давай встретимся где-то на ничейной полосе. Я Наталку приведу. Пускай она сама выберет, с кем остаться. Если с тобой, — я без звука ухожу, вы меня никогда не увидите и не услышите. Если она меня с собой оставит, — ты уходишь. И хата твоя за нами остается. Нам в Рыкове делать нечего. В Рыкове хату продадим.