Сухих соцветий горький аромат - Ирина Зорина Страница 54

— Нет, пока это моя квартира, и ты здесь гость. Сама открою.

— Вовсе она не твоя, — рассмеялся Марк, — да и гостем меня трудно назвать, я скорее постоялец.

— Нахал, — бросила я, вылезая из-под одеяла и накидывая на плечи халат.

В дверь позвонили снова, на этот раз настойчивее. Я крикнула: «Иду-иду», — и вышла в коридор.

— Кто там?

— Твоя мама, — раздался голос из-за двери, и снова наступила тишина.

Меня словно поразило громом. Я стояла в оцепенении перед дверью, держалась похолодевшими пальцами за щеколду и не в силах была её повернуть.

— Аня, дочка, ты мне не откроешь? — снова раздался голос, и за дверью послышалось шуршание.

Я невольно вздрогнула. Пальцы непослушно дёрнулись, щёлкнул замок, дверь открылась. На пороге стояла высокая стройная женщина с беспокойным, выцветшим взглядом — моя мать. На ней была бордовая осенняя шляпка, чёрное пальто и чёрные кожаные ботинки с чуть заостренными носами. Правая рука, обтянутая бордовой бархатной перчаткой, крепко сжимала дорожный саквояж.

— Здравствуй, дочка, — войдя в квартиру, проговорила она. — Не ждала меня? Думала, поменяешь номер телефона и будешь снимать квартиру по адресу, которого мы с отцом не знаем, так я не смогу тебя найти?

Я молчала, не зная, что ответить. Мои ладони похолодели и стали липкими от пота, сердце выстукивало нервную дробь. Я опустила глаза и судорожно соображала, что же делать дальше. Если бы у меня в тот момент была возможность, я сбежала бы, не раздумывая, но такой возможности не было. Мне оставалось только собрать всё своё мужество и выстоять.

— Ты долго будешь держать меня на пороге? — так и не дождавшись ответа, спросила мать.

— Ох, извини, — опомнилась я. — Проходи, пожалуйста.

И только тогда я вспомнила про Марка. Глядя, как она бойко сняла пальто и направилась к спальне, меня бросило в жар, потом в холод. Всё моё тело начал сотрясать озноб, ноги стали ватными и отказывались идти, в голове с шумом пульсировала кровь. Я сделала над собой усилие и двинулась за ней. Вдруг мать остановилась в проходе как вкопанная. Её блеклые глаза остекленели, а губы беззвучно зашевелились, словно она потеряла голос.

— Доброе утро, Лариса Аркадьевна. Я Марк, — услышала я напряжённый, но довольно любезный голос. Я шагнула к двери и увидела, что он стоит посреди комнаты босой, в одних джинсах, протягивает руку моей маме и одновременно украдкой озирается в поисках остальной своей одежды. — Я, конечно, не так представлял себе нашу встречу, но всё равно рад знакомству.

— Так вот чем ты здесь занималась, — конвульсивно выдохнула мать и гневно взглянула на меня. — Бесстыжая!

Я видела, как в глазах Марка мгновенно вспыхнула злость. Он быстро выпрямился и уже готов был ринуться в бой, защищая мою поруганную честь. Желание предотвратить «кровопролитие» и одновременно благодарность Марку за заступничество сделали меня смелее.

— Тебе лучше уйти, — шепнула я ему. Он не сдвинулся с места. — Пожалуйста, — я посмотрела на него с мольбой. — Со мной всё будет в порядке, обещаю. Я позвоню тебе позже.

— Ты уверена, что всё будет в порядке? — Марк с недоверием кивнул в сторону моей матери.

— Да, обещаю.

Марк вышел. Мама даже не удостоила его взгляда. Мы остались одни.

— Может хочешь чаю? — спросила я.

— Хочу.

Я вышла из комнаты и направилась к кухне. Мне была жизненно необходима хотя бы короткая передышка, чтобы собраться с мыслями и вооружиться решимостью и спокойствием. Через пару минут в кухню вошла мать.

— Кто этот мужчина? — упавшим голосом спросила она. — Давно вы с ним… знакомы?

— Это Марк, — не глядя на неё и звеня заварочным чайником, ответила я. — Мы знакомы ещё со школы.

— Вот как…

— Мы были влюблены друг в друга.

Мама ошеломлённо округлила глаза, я это заметила, и мне стало противно.

— Не делай вид, будто никогда не догадывалась, что я была влюблена. Если вы с отцом не подозревали об этом, зачем увезли меня на всё лето к тёте?

— Тебя надо было сечь, а не на море везти. Бесстыжая! Что же ты здесь творила всё это время? Это немыслимо! Позор! Какой позор!

— Мама, если ты приехала, чтобы стыдить меня, боюсь, это уже бессмысленно.

Мать в пару шагов подскочила ко мне, в её глазах сверкнула исступлённая ярость. Она резко замахнулась и ударила меня по лицу. Жгучая боль обожгла щёку, я отвернулась и стиснула зубы. Это был второй раз в моей жизни, когда она подняла на меня руку. Мне стало нестерпимо обидно, но эта душевная боль, взяв верх над физической, пробудила внутреннюю необоримую отвагу.

— Прости меня, — испуганно прошептала мать, отступила на несколько шагов и, нащупав рукой спинку дивана, медленно сползла на него. — Прости.

Я гордо расправила плечи и твёрдо посмотрела ей прямо в глаза:

— Уходи. Тебе не стоило приезжать.

— Прости, я не хотела… Я не за этим приехала…

— По-твоему, меня должен утешить тот факт, что рукоприкладство не было целью твоего приезда? — меня душила обида и негодование. — А зачем же тогда ты явилась?

— Я хотела помириться. Хотела сказать, что прощаю тебя за всё, что ты натворила… Я всё равно тебя люблю.

— Любишь? — мой голос сорвался. — Ты любила меня, когда я была такой, какой ты хотела меня видеть, когда я выполняла все твои приказы, когда я старалась быть для тебя идеальной. Но как только сделала что-то не по-твоему, ты вычеркнула меня из своей жизни на целых три месяца. Три месяца, мама! Три месяца тебе было безразлично, что происходит с твоей дочерью. И отцу тоже.

— Да как ты смеешь такое говорить? Мы с отцом всю жизнь положили ради того, чтобы вырастить тебя достойным человеком. И это твоя благодарность? Никто из жизни тебя не вычёркивал, ты сама поменяла номер телефона, и мы не могли дозвониться.

— Я поменяла его, когда вышла на работу, то есть два месяца назад, — я вздохнула, небрежно махнула рукой и отвернулась, — хотя это уже не имеет значения.

— Несмотря ни на что, мы с отцом любим тебя и не держим зла. Отец тебя тоже прощает, — мама говорила эти слова так, будто они были записаны на плёнку где-то в её мозге или она разговаривала сама с собой. Каждое слово звучало безжизненно и отрешённо. Она чеканила правильные слова, не вкладывая в них ни капли чувства, ни капли души. Я посмотрела на мать. Она сидела за столом такая прямая, как вязальная спица, непроницаемая, как скала. В глубине души она наслаждалась ролью мученицы, благочестивой матери, способной милосердно простить свою бесчестную дочь. Мне стало мерзко.

— Точнее, это ты разрешила ему меня простить, и он великодушно простил, — мама округлила глаза и с возмущением взглянула на меня. Она уже готова была возразить, но я её опередила: — Ой, мама, да перестань, не утруждай себя пустословием. Я прекрасно знаю, что у отца нет своего мнения. В нашей семье всегда у всех должен был быть единственно верный взгляд на жизнь и происходящие события — твой. Думаю, за три месяца ничего не изменилось.