От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова Страница 54

Глава 33

— Марк Эдуардович? — Пётр Серафимович прикрыл мембрану трубки ладонью, и все делал непонятные пассы Анне Карловне, как бы отсылая её вон и, одновременно приглашая участвовать в разговоре, — Марк Эдуардович? Это Грацианский, знаете ли… билеты? На «Белку и Стрелку?» да нет! Нет, и с Курского не надо купе, нет! Это Грацианский, Марк Эдуардович! На том конце трубки, невидимый миру Марк Эдуардович, общаясь одновременно по шести телефонам, чиркал крестики и нолики в многочисленных ежедневниках, а лицо его, в застывшей с утра улыбке, было зло и печально. Марк Эдуардович! Мне нужна Фира Львовна! У меня земельный вопрос! Голууубчик, — голос Марка Эдуардовича окрасился пастельными тонами, — что же вы сразу не сказали? Фирочка Львовна не при делах, не при делах. Нет, ПРИ делах, но в Хайфе. Навечно. Ах, нет! Не в этом плане. Есть доверенные лица. А как же?! А область? А район? Кто у нас там глава? У-у-у, пустяк. Мы на него выйдем через Департамент. А вот, возьмем, да и выйдем. Иначе он сам из области выйдет. А как же? Два кофе, Рэночка. И чай? И с бергамотом без сахара. Я не вам. Телефончик. Да-да. И кто вы говорите? Ах, Анна Карловна, Аннет, конечно, помню! Люблю! Фото храню на груди! Незабвенная! Целую ручки! (в этом месте Марк Эдуардович врал. Он не любил Анну Карловну. И не хранил ее фото на груди. Как-то раз, после банкета, спутав ее со спины с заслуженной артисткой, Марк Эдуардович привез Анну Карловну в квартиру на Алабяна, где уж пришлось исправлять ошибку в поте тела. Неприятным оказалось утро, когда супруга Марка Эдуардовича, Роза Григорьянц, прибыла не дневным, а утренним рейсом из Еревана. Марик отделался изящным браслетиком 19 века, сапфиры-бриллианты, а вот Анну Карловну поперли из поликлиники Театрального общества). Но Марк Эдуардович, ощущая некую смутную вину за свое слабое зрение, пускался на некие безобидные авантюры с Анечкой Карловной и всегда шел в деловых вопросах на помощь, и, большей частью, без какой-то корысти.

Нужные бумаги на землю были получены в Москве Осипом Карловичем, который тоже оказывал небольшие услуги Марку Эдуардовичу, которому, собственно, и сдал сестрину квартирку в Малом Гнездиковском. Для любовных нужд, так сказать. Сей же секунд Гёгурчун получила бумагу с печатями от здравоохраняющего министерства, в котором ей предписывалось отбыть курортным врачом в Оболсуново Ивановской области. Анатолий получил свидетельство о расторжении уз — в красивой красной корочке, и, простившись со старушкой мамой и многочисленной родней, отбыл в места, удаленные от села Мишурино. Утром следующего дня Анна Карловна, опираясь телом на костыли, энергично руководила уничтожением следов неверного супруга и его сожительницы. Случайно наткнулись на другую старушку-маму — маму самой Гёгурчун, забытую в спешке и определили в больницу на должность кастелянши. Пётр Серафимович, прислушиваясь к странным звукам, издаваемым машиной, привез дорогую Лизхен. Чтобы не огорчать её прежде времени, сказал, что пока они поживут у любезнейшей Анны Карловны, Пока. Пока их домик не построят.

Глава 34

К весне все как-то неожиданно образовалось. Как-то утряслось, устаканилось, и подернулись угли пеплом. Ситуация, нужно сказать, со стороны человека, незнакомого с событиями, была двусмысленной. Один дом. А в нем — две дамы и мужчина положительных лет. Вставал вопрос — кто есть кто? Что это, понимаете ли, за семейная ИКЕА в Опухликах? Что за интерьер? Преподнесено хитроумнейшим Петром Серафимовичем это было совершенно оригинально — дескать, пока их с Лизанькой дом на стадии котлована (то бишь, ямы), они, любезно приняв приглашение добрейшей Анны Карловны, немного стеснят её, впрочем, не без корысти для последней. Пётр Серафимович материально поддерживал Анну Карловну и даже купил желтой краски, дабы обновить крышу. Анна Карловна хохотала, и говорила, это чудесно! На нашей крыше всегда будет солнце! Впрочем, краска была дрянная и с крыши облезла. Столовались супруги Грацианские у Анны Карловны, хотя Елизавета Арнольдовна слегка капризничала за табльдотом и все просила овсяного киселя и фаршированного зайца. Репы тебе пареной — кричала Анна Карловна в сморщенное ушко Лизхен, — у тебя, милочка, протезы слетят — зайцев кушать! Впрочем, Лизхен все равно ничего не слышала. Анечка, — прижимая Анну Карловну к звякающему от прикосновений поставцу с посудой, говорил Пётр Серафимович, — пойми, дорогая! Мы должны скрывать наши отношения! Все мое имущество записано на Лизаньку! А как она все перепишет на своего сына от третьего брака? И что? И мы с тобой не объединим участки! И потом я буду плохо выглядеть в глазах членов Клуба авиаконструкторов, а это так неприятно! И, кстати, мне нужно уплатить взносы за тот год, ты как? Я как? — вздыхала Анна Карловна и ссужала, разумеется, в долг, энную сумму. Больничные да деревенские сначала живо обсуждали этот тройственный союз, этот, как сказал бы Осип Карлович — Alliance de troi, но потом устали. Как он с ними управляется-то, — сетовала Любочка, гоняя марлевой шапочкой надоедливую муху, — две такие бабищи! Да, темпераменту ей не занять, — подливала масла в огонь дачница Лена, — я Карловну вашу еще по Москве знала. От нее живым никто не уходил… Расскажите! Леночка! — и медсестрички, фельдшерицы, поварихи и даже конюх и нянька образовывали внимательный тихий круг.

Беда пришла внезапно — в белом казенном конверте со штемпелем районного суда. Анна Карловна тихо подрагивающими пальчиками извлекла желтоватую бумажку, на которой слепыми буковками было напечатано… явиться… в … комната… Что это? — Анна Карловна сунула бумажку Петру Серафимовичу прямо в тарелку с супом из протертой крапивы. Да вы замочили документ! — вскричал он, и, высушив бумажку на подоконнике, прочел через лупу — ваш бывший… подал иск о разделе имущества. Какого-такого ИМУЩЕСТВА? Анна Карловна так взвыла, что под Лизанькой рванула надутая горячей водой грелка. Это — МОЁ! Увы, — Петр Серафимович полистал Кодекс гражданского уложения о разводах, — принимал участие в строительстве. Опять же баню ставил. Дорожку песком посыпал. Газон стриг. Теперь, извольте — пятьдесят процентов… да еще Гёгурчун за оскорбление достоинства… Эх, хотел я с вами тихой жизни, но! Вся жизнь — борьба, — сказал Пётр Серафимович и, открыв амбарную книгу, начал выискивать телефончик опытного адвоката.

Глава 35

Крашеный в салатовый цвет зал гор суда производил успокаивающее впечатление. Свидетели и ответчица, истец и свидетель со стороны истца — все были в белых халатах. Ошеломляющее зрелище. Пятиминутка в больнице. Судейские — женщины, потому они сразу были на стороне Анны Карловны за ее попранное женское счастье, а единственный из судейский мужчинка — тот вообще был примерный семьянин и отец. Хотя и бабник. К тому же все так или иначе доверяли свои премоляры и клыки с резцами досточтимейшей Анне Карловне и были обязаны ей как в прошлом, так и в светлом грядущем будущем. Истец в виде Толика помалкивал — халат ему жал, а шапочка потерялась, и трещала Гёгурчун. Простите, а вы кем приходитесь истцу? — спросила адвокатесса Сима Перельман из Москвы. Я — защищаю его! Простите, а какое образование у Вас? Юридическое? Где лицензия на ведение адвокатской деятельности… и Гёгурчун сникла, как тюльпан без вазы. Сима, держа листок с исковыми требованиями, едва заметно хмыкала над каждым словом, чем нервировала Гёгурчун и подчеркивала беспочвенность ее притязаний. Простите, истец, — Сима подняла на лоб оправу стоимостью в пол-районного центра, — поветка? Это что? Чего-чего, — буркнул Толик, — насчет вроде как пристройка. А чего? А вы сами, господин истец, находились в этой… ммм… поветке лично? Так что ж… чай пил. Спать любил. Газету читал, а что? Пользовались. — Холодно заключила Сима. — Скажите, была ли вам подарена машина марки «Жигули» и так далее… через полчаса взопревший Толик был готов придушить подбившую его на это дело ивановскую уже врачиху, а Анна Карловна собирала тонкие губы в бантик, а свидетели из Мишурино встречали каждое слово защиты аплодисментами. Резолютивная часть решения суда сообщала, что претензии не обоснованы, и, на основании закона, на истца наложена уплата судебных издержек. Гёгурчун хмыкнула — она просто не знала, сколько берет Сима Перельман за процесс… Даже Анна Карловна пустила неискреннюю слезу и предложила Анатолю в подарок их увеличенную фотографию в позолоченном багете и фигурку девушки в кокошнике Ленинградского фарфорового завода.