Люди черного дракона - Алексей Винокуров Страница 53

Итак, вот лишь некоторые из тех почерков, которыми владел Чан Бижу и которым научил он Рахмиэля: почерк подвешенных игл — сюань-чжэнь-шу; почерк облаков — юнь-шу; почерк свисающих росинок — чуй-лу-шу; почерк головастиков — кэ-доу-шу; почерк черепах — гуй-шу; почерк цветов — хуа-шу; почерк драконов — лун-шу; почерк солнц — жи-шу; почерк объеденных червями листьев — чун-ши-е-шу — и многие, многие другие.

Поистине, когда смотрел Рахмиэль на оттиски с каменных стел великих мастеров прошлого, которые разворачивал перед ним его учитель, а уж тем более, когда брался сам их воспроизводить, из-под кисти его выныривали и взмывали вверх гибкие драконы, путались в белых плывущих облаках и, поднимаясь выше и выше, достигали жарких, словно цветы, и неведомых астрономам солнц. И такой был у Рахмиэля вкус к великому и древнему искусству высечения иероглифов, что даже пожилой и все повидавший каллиграф не уставал изумляться выразительности и зрелости мальчишеской руки.

Старому Соломону, который временами заходил к Чан Бижу узнать о посмертной судьбе своих газет, Чан Бижу всякий раз говорил, что они попали в надежные руки и маленький Рахмиэль еще всех их прославит в Поднебесной — и своего учителя, и старого Соломона, и даже советские газеты, которые и думать не чаяли, что им выпадет честь нести на себе знаки величайшего из каллиграфов, которого знала земля со времен Ван Сичжи.

Да, именно такую судьбу прочил старый гунши своему ученику, маленькому Рахмиэлю — стать величайшим каллиграфом, который прославится не только в Поднебесной, но и во всех частях света — и не меньше. Однако судьба распорядилась по-своему, как это обычно ей свойственно, когда все думают, что выйдет так или эдак, а выходит в конце концов не так и не сяк, а совершенно тридцать третьим образом.

Среди книг, которые давал копировать Рахмиэлю Чан Бижу, попался и старинный свод древнего медицинского трактата «Хуанди нэйцзин». Согласно легенде, трактат это писал еще сам великий Желтый предок, он же — Желтый император, достигший бессмертия. Трактат совершенно заворожил Рахмиэля, даром что он половины слов в нем не мог разобрать, несмотря на объяснения Чан Бижу. Однако это не помешало ему понять, наконец, подлинное свое призвание. Призвание это состояло в том, чтобы стать врачом китайской медицины и спасать людей — если повезет, то всех, как будда Милэ, а нет, так хотя бы тех, с кем пересечет судьба.

Итак, первые сведения о китайской медицине, сперва мутные и туманные, Рахмиэль получил из «Хуанди нэйцзин» и краткого руководства по иглоукалыванию. Позже, специально по его просьбе, Чан Бижу стал выписывать с того берега Черного дракона книги по медицине и даосским практикам. Из них Рахмиэль узнал о таинственной энергии ци, пронизывающей и животворящей весь мир, о разделениях ее на ци прежденебесное и посленебесное, о вращении ци по большой и малой космической орбите, о каналах цзин-ло, о прижиганиях и укалываниях золотыми иглами, о гимнастике даоинь и диагностике пульсовой и визуальной, о методах массажа и лечебных свойствах растений и минералов.

Свод по иглоукалыванию и моксоприжиганию «Чжэнь цзю да чэн» и «Нань-цзин», «Канон трудностей», стали его настольными книгами. Он штудировал их так же яростно, как некогда изучал часами китайские иероглифы, хранившие в себе такие тайны, которые не снились даже многомудрым еврейским патриархам.

К этому же времени относятся его первые опыты в лечении живых людей. Старый Соломон подцепил где-то простуду, но, и выздоровев, продолжал надсадно кашлять, никак не мог успокоиться. Бабка Волосатиха дала ему отвар для облегчения, но недоверчивый Соломон не стал его пить, пролил как бы случайно, а за новой порцией не пошел. Узнав, что Соломон болен, Рахмиэль обрадовался необыкновенно.

— Это будет первый человек, которого я спасу своей необыкновенной врачебной наукой, — сказал он сам себе. — Тем более я обязан ему газетами, на которых изучал высокое искусство каллиграфии.

Сказав так, Рахмиэль стал думать, чем бы помочь бедному Соломону. Конечно, для истребления кашля имелись способы простые и известные, но каков же был бы он после этого великий эскулап, если бы пользовался способами простыми и известными? Нет, тут следовало найти что-нибудь особенное, необыкновенное, соответствующее благодарности Рахмиэля. И это особенное было быстро найдено.

Наш юный доктор хорошо знал о целебных свойствах нефрита. Драгоценный белый нефрит, и черный нефрит, и красный нефрит, и голубой нефрит или даже желтый нефрит, или попросту юй, обладали мощнейшими лечебными свойствами, надо было только знать пропорцию и время, когда употреблять лекарство. Нефрит перетирали в песок, добавляли в чай или другое питье, пили его, ели — и непременно выздоравливали. Если же и не выздоравливали, никакой особенной беды в этом не было — в запасе китайской медицины существовало еще множество безотказных методов. Как указывалось в книгах, особенно хорошо нефрит помогал от злых духов.

Правда, Соломон не был одержим духами, если только не иметь в виду дух учености, который, впрочем, особого вреда окружающим не приносил. Однако это было неважно, нефрит ему все равно годился.

Итак, Рахмиэль попросил знакомого китайца Пашу привезти с того берега Амура нужный сорт нефрита и дал ему все деньги, которые скопил, пока Чан Бижу учил его каллиграфии. Паша, не обинуясь, набрал пригоршню гранитной крошки и отдал Рахмиэлю под видом нефрита. Рахмиэль засыпал гранитную крошку в чай, думая, что готовит лекарство. Чаем этим, втайне от Чан Бижу, он угостил старого Соломона. Тот немного удивился, почему в кружке лежат камни, но Рахмиэль соврал ему, что это такой чрезвычайно полезный ледяной сахар, который непременно нужно проглотить. Старый Соломон, несмотря на свою ученость, был человек бесхитростный. Он выпил чаю и пошел себе дальше. Рахмиэль же сидел в доме Чан Бижу и радовался, что вот, вернется сейчас Соломон домой и выздоровеет, как по мановению волшебной палочки.

Однако к вечеру Соломону сделалось нехорошо. Он слег. К утру у него открылось кровохарканье. Потом — непроходимость. Он ослаб и уже не мог подняться с постели, только лежал и стонал негромко, не понимая, за что Яхве подверг его такому испытанию.

С той поры, как голема Мойшке застрелили добрые люди, Соломон жил в своем доме совершенно один, образ жизни вел нелюдимый и, верно, так бы и помер в страшных муках у себя дома, если бы движимый любопытством Рахмиэль не заявился все-таки к нему в гости.

Он перелез через забор и тайно, без стука, вошел прямо в дом. Соломон лежал на кровати и умирал. Не в силах даже позвать на помощь, он лежал молча, и слезы недоумения и обиды текли по старческим его, изъязвленным морщинами щекам.

Увидев почерневшего от внутренних ядов Соломона, Рахмиэль страшно перепугался. Первым его движением было бежать прочь и сделать вид, что к ужасной этой трагедии он отношения не имеет. Так он и сделал поначалу — забился дома под лавку и даже на занятия к Чан Бижу не пошел.

Он сидел под лавкой, кругом кричали голодные его братья и сестры, громко сетовала на жизнь усталая мать, а перед глазами Рахмиэля все стояло почерневшее лицо старого Соломона с выражением нестерпимой муки на нем. Просидев так минут десять, Рахмиэль не выдержал и помчался к бабке Волосатихе.