Рыжий дьявол - Михаил Демин Страница 53

— Музеям? — повторил я вопросительно.

— Ну да. Здесь теперь музей! После контрреволюционного ламского восстания монгольские власти прикрыли почти все монастыри.

— Давно это было?

— В начале тридцатых годов. Мятеж вспыхнул в хангайских монастырях и охватил затем всю страну. Его с трудом подавили, и это в какой-то мере понятно. Ведь в ту пору в Монголии насчитывалось что-то около ста тысяч лам.

— Н-да, — кивнул я, — приличное войско…

— И сражались ламы яростно. Но все-таки не устояли. А потом, как водится, начался террор. Ну, ты сам, я думаю, знаешь, что это такое! Однако монахов все-таки истребили не всех.

Осип проговорил это медленно, внятно. И в голосе его прозвучала нотка удовлетворения.

— Да, не всех, — повторил он. — Некоторые попрятались, некоторые ушли за рубеж, в Тибет, в Гималаи. А кое-кого власти все же пощадили, не тронули… Вот в этом монастыре, к примеру, осталось двое лам. И один из них — Дамдин — мой хороший приятель. О, это настоящий монгольский интеллигент! Как раз перед самым восстанием он получил ученую степень агамба, то есть стал профессором мистики. А ведь для этого надо проучиться минимум тридцать лет! Надо прочитать сотни тибетских и индусских книг. И, конечно, требуется изучить всю древнемонгольскую литературу.

— Профессор мистики! — пробормотал я. — Все-таки странно как-то звучит… И что же он теперь делает?

— Служит смотрителем музея.

Профессор мистики оказался высоким, худым человеком — на вид ему было лет шестьдесят с жестким, костлявым, морщинистым лицом. Улыбаясь всеми своими морщинами, он сразу же повел нас во внутренний двор монастыря. Там помещалась белая войлочная юрта «Гэр» — жилище Дандина. В гэре было уютно, пахло благовониями. Вдоль стен стояла низкая деревянная мебель: шкафчики, сундучки, покрашенные в красный и зеленый цвета. А пол устилали бараньи шкуры.

Мы расселись на шкурах, закурили. Старик угостил нас традиционным чаем с солью.

К моему великому удивлению Гринберт затворил с ним по-монгольски. И какое-то время они перебрасывались короткими, непонятными, певучими фразами… Причем я заметил, что Осип держится крайне почтительно и величает старика учителем — это слово «бакш» я уже знал.

И еще я заметил, что Дамдин сообщил Гринбергу нечто такое, что весьма удивило его и заинтересовало. И Осип стал о чем-то торопливо спрашивать — придвинулся к старику, вытянул шею, но тот уже допил чай. Перевернул пиалу вверх дном. И поднялся, все так же улыбаясь. И затем мы пошли осматривать главный храм.

* * *

В храме был полумрак. Дымились курильницы. Мигали масляные светильники и слабые отблески пламени скользили по бронзовым и глиняным изваяниям богов. Из темноты проступали странные, загадочные лица; трехглазые, оскаленные, с бычьими рогами и птичьими клювами… И чудилось: они дышат, живут.

Дамдин что-то быстро и тихо сказал Осипу и отошел от нас, растворился в зыбкой тени.

Я потянул Осипа за рукав:

— А ты, я вижу, настоящий монголовед, — шепнул я. — Отлично знаешь этот язык… О чем вы давеча в юрте толковали?

— Потом, — отмахнулся Осип, — ты о другом сейчас думай, по сторонам смотри! Ведь Эрдени-Цзу, учти, творение уникальное. Это самый первый ламаистский монастырь в Монголии. И он возник на развалинах первого в мире фашистского государства… Тут, брат, большая символика!

— Постой, ты это о чем? — спросил я озадаченно. — Какое еще фашистское государство?

— Ну, я имею в виду империю Чингисхана.

— Ты, старик, действительно, фантазер, — сказал я. — И какой! Был бы с нами Антон, он бы тебя раздолбал в два счета.

— Вот потому-то я его и не взял, — усмехнулся Гринберг. — А что касается Чингисхана, то тут все точно! Я нисколько не фантазирую.

— Но помилуй, что же общего?..

— Да все! — воскликнул Осип. — Ну, посуди сам…

И он начал перечислять, поочередно загибая пальцы:

— Жестокий внутренний режим — это раз. Абсолютное единоначалие — два. Постоянная агрессивность, тяга к экспансии — три. Ну, и конечно, убеждение в своей исключительности…

— Таких систем, по-моему, имелось множество, — перебил я его. — Например, империя Александра Великого.

— Там кое-что совпадает… Но не все. Нет. Александр не только разрушал города, он еще и сам их строил в завоеванных странах. И вообще он всегда старался как-то приспособиться к чужим культурам… Монголы же не щадили никого и ничего. По выражению средневековых писателей, они «пожирали государства, как траву». И оставляли после себя развалины, пепелища…

— Хорошо, а древняя Спарта? Вот уж где образец тоталитаризма!

— У спартанцев все же не было расовой теории.

— А у Чингисхана была?

— В том-то и суть, — сказал Осип и потряс крепко стиснутым кулаком. — В том-то и дело, что была! Ну, если не теория, то во всяком случае — определенная идея… В ту пору еще не писали книг о расизме или же о гуманизме… Тогда вполне искренне верили в священное право силы. И самой могучей расой, истинной «расой господ», монголы считали свою. Родственные им тюрки и татары были уже рангом ниже. К примеру, все крупные командные посты в армии и в имперской администрации занимали чистокровные монголы. Ну, а прочие народы являлись как бы пылью и плесенью, по которым ступали копыта ханских коней.

— А какая у них была религия? — поинтересовался я.

— Да почти никакой, — с усмешкой ответил Осип. — Конечно, монголы были язычниками… Но Чингисхан не отличался религиозностью и в других ее тоже не одобрял. Религию при нем заменила идеология.

— Как, собственно, заменила? — усомнился я. — Ведь оставались же все-таки какие-то идолы, фетиши, религиозные символы, не правда ли?

— О, да, — кивнул Осип. — Например, знамя войны: лунный круг и девять черных лошадиных шкур… Но скажи мне, чем это отличается от современных «партийных» знамен? От таких символических изображений, как, допустим, фашистский знак или же серп и молот?

Он сказал так и сейчас же застыл, напрягся. Поглядел на меня пристально. И затем зашептал торопливо:

— Ты, брат, не подумай, что я намекаю… Это у меня случайно сорвалось. Никаких специальных параллелей я проводить не хотел. Да тут и в самом деле есть разница: фашизм основан на расистских идеях, а советские лозунги — интернациональны…

— Да ладно тебе, — сказал я небрежно, — успокойся! Я не стукач, я все-таки бывший блатной, старый лагерник.

— Ах, вот как? — встрепенулся Гринберг.

— Да, да. И прежде чем начать журналистскую карьеру, мне пришлось немало поскитаться, повидать кое-что. Такое, что тебе и не снилось… Уж поверь мне!

— Верю, — пробормотал Осип.

— Ну, вот. И хватит об этом. Давай-ка вернемся к азиатам. Я сейчас вспомнил: был же ведь еще Аттила. И гораздо раньше.