Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем - Сергей Ильин Страница 53

III. – С возрастом все труднее найти в магазинах подходящую одежду, и тогда все больше ценишь собственную и поношенную, с возрастом все труднее общаться с новыми людьми, и тогда общаешься со старыми и привычными, с возрастом все труднее находить в себе новые мысли, чувства и вообще какие бы то ни было новые возможности, и тогда остаешься с прежними и отработанными, – и рождается с возрастом перед твоим слезливым старческим взглядом печальный, но по-своему грандиозный образ твоего же медленного и постепенного укладывания в гроб собственной прожитой и все еще проживаемой жизни: главное здесь не делать ложных компромиссов и не искать во что бы то ни стало новых путей, которые, быть может, снискали бы тебе грустно-одобряющую улыбку посторонних (и в основном молодых) людей, зато и сделали бы тебя в твоих же глазах немного смешными, – ведь что происходит на самом деле? ты отвергаешь из оправданной гордости любые полу– и четверть возможности, предлагаемые жизнью, и шаг за шагом спускаешься во мрак, в глубине души не переставая верить, что он тебя выведет к свету: но разве не сказано как будто специально по этому поводу, что тот, кто хочет воскресения, должен принять смерть?

Пара слов о князе мира сего

I. – Когда Микеланджело говорит своему Давиду: «Иди!», потому что тот вышел из-под его резца настолько живым, что кажется даже странным и непонятным, почему он замер в бездвижимости, то в этом повелительном восклицании наряду с манифестацией высочайшего искусства – последнее всегда и неизменно стремится превзойти саму жизнь по части иллюзии собственной жизненности – мы явственно ощущаем нечто сатанинское: магия, достигшая апогея и переступающая заветную черту, таинство, готовое взорваться от грандиозного и сверхчеловеческого напряжения воли, жизнь, стоящая на пороге упразднения своей органической основы и перехода… вот именно: во что? ведь не в умерщвлении жизни состоит существо дьявольского начала, и не в остановке ее, а наоборот: в резком и провокационном рывке вперед, в кардинальной попытке придать жизни какие-то новые и неслыханные сверхвозможности, сверх-энергии, сверх-формы, но такие – чувствуем мы сердцем – которые с жизнью несовместимы и от приятия которых жизнь неизбежно гибнет.

II. – И вот тогда уже нам приходит в голову догадка о том, что здесь дьявол борется с жизнью, но не прямо, а косвенно и хитро: играя на беспредельных внутренних возможностях жизни, заманивая ее на грань последних рубежей, чтобы там, где она празднует апогей своего самовыражения, расправиться с нею ее же собственными руками; и вот тогда уже мы с особым и пристальным вниманием прислушиваемся к Будде, который на каждом шагу ограничивает жизнь, проповедует «искусство недеяния», видит только в преодолении любого желания – а без желаний нет жизни! – путь к совершенству (известна его радикальная рекомендация не иметь к жизни ни положительного, ни отрицательного, ни даже нейтрального отношения), показывает, что лишь живя так, как будто все желания полностью и с избытком удовлетворены, можно от них избавиться.

III. – И вот тогда уже мы иными глазами смотрим и на гетевского «Фауста» с его столь близкими нам высокими, неутолимыми и по этой самой причине демоническими устремлениями, и на раковую опухоль, которая воплотила в себе нашу тайную мечту о биологическом бессмертии, и на традиционную тему магического, то есть попросту дьявольски-живого портрета у Э. А. По, О. Уайльда, Лермонтова и Гоголя, и на дышащие глубочайшей экзистенциальной тревогой и скорбью романы Достоевского, «Гамлет», Библию и Евангелия (а откуда их скорбь и тревога? не от слишком ли очевидного допущения, что не упразднение человеческой индивидуальности в смерти проблематично, а проблематична, напротив, его принципиальная неуничтожимость смертью), и на то, что именно те религии, которые настаивают на индивидуальном бессмертии, несут в своем метафизическом чреве зерно хоррора, и пусть слова их светлы и преисполнены самых лучших побуждений: любви, надежды и милосердия, за словами зыблется пронзающий душу мрак (он главное, в нем и сокровенный колорит, и задушевная музыка, и скрытая суть, колорит и музыка – вообще душа любого явления, но не слова о нем).

IV. – И тем не менее, возвращаясь к удивительно-закономерному восклицанию Микеланджело и заново прорабатывая всю вышенамеченную цепочку, связывающую искусство, дьявола и жизнь, нужно все-таки признать, что если первое и последнее звенья суть самодовлеющие и несомненные, то третье и промежуточное звено куда более призрачно и иллюзионно, но упаси нас бог сделать из этого вывод, будто в подобной призрачности и иллюзионности нет вообще никакой реальности!

V. – В самом деле, то обстоятельство, что более девяноста процентов участников добровольного эксперимента, в котором людям предлагалось всего лишь собственноручно подтвердить сделку с дьяволом, наотрез от этого отказались, хотя они категорически отрицали существование дьявола, – это обстоятельство свидетельствует, думается, не столько об атавизме древнейших суеверий, сколько о присутствии в людях интуитивного гамлетовского знания о том, «что есть в этом мире вещи, которые нашей философии не снились», и которые без преувеличений находятся в положении мамонта, электрического тока или комплекса неполноценности, коих мы тоже не видели и никогда не увидим, однако существование коих вынуждены все-таки признать.

VI. – Когда во время мессы, состоявшейся 15 сентября 1897 года в церкви пресвятого Сердца Господнего в Риме и посвященной страждущим в чистилище душам, вдруг по необъяснимым причинам возник пожар, а после его потушения на алтаре обнаружили выжженное в камне чье-то лицо с печатью невообразимых страданий, когда в Мантуе (северная Италия) в 1731 году настоятельнице здешнего монастыря Изабелле Фарнари во сне явился облик умершего монаха по имени Оттавио Панцини, и он просил ее молиться за него, так как он испытывает в чистилище невероятные муки, а проснувшись, Фарнари увидела на своей простыне прожженную ладонь Панцини, когда, далее, 5 июня 1894 года в женском монастыре пресвятой Клары в местечке Бастиа Умбра, что недалеко от Перуджии, женщинам-монашкам явился образ умершей недавно монахини по имени Мария, признавшейся, что монашеская ее жизнь была неискренней, и она сохранила все свои мирские привычки, и эта ушедшая в иной мир сестра-Мария просила сестер молиться за нее, и в качестве доказательства тоже оставила выжженный отпечаток своей руки на постельном белье, – итак, когда нам ничего другого не остается, как поверить на слово этим сногсшибательным фактам – они ведь тщательно проверены Ватиканом и хранятся в его особом отделе среди тысяч им подобных (!) – то как же быть с другими аналогичными источниками, наподобие, следующего?

VII. – Вот буквальный перевод отчета парламентского советника города Бордо Пьера де Ланкра (р. 1533), которому французский король Генрих Четвертый поручил исследовать в Лабуре, что в западных Пиренеях, распространившиеся там сверх меры ведьминские шабаши и сатанинские мессы. – «Жанетта де Абади, жительница Сиборо, шестнадцати лет от роду, призналась, что видела там дьявола в образе черного отвратительного мужчины, с шестью рогами на голове, с хвостом и двумя лицами… она не однажды с ним совокуплялась, причем его член чешуйчатый и причиняет боль, а семя его (как и всех мужских участников мессы) холодно и никогда не ведет к беременности… от совокуплений Жанетта испытывала (несмотря на боль) невероятное наслаждение, носящее отчасти волшебный характер, следы его ощущались даже во время ее рассказа… далее, она своими глазами видела, как множество малых демонов без рук зажгли громадный огонь, бросили туда ведьм, но те не имели боли, и дьявол сказал им, что так же точно не познают они боли, проходя сквозь адский огонь… еще она видела, как ведьмы превращались в волка, собаку, кошку и других зверей, помыв руки от котла, и возвращали себе по желанию прежний образ, причем во всех местах помимо шабаша они оставались невидимыми и вокруг них было только свечение… прочие участники черных месс высказались, что наслаждение на них так велико, что ему не может противостоять ни один мужчина или женщина… там были и дети… отец там дефлорировал дочь, мать лишала невинности сына, брат совокуплялся с сестрой… там было столько людей, сколько звезд на небе… но ни у кого из них не было чувства греха, никто не считал, что совершает злое дело… напротив, все они полагали, что грех не допускать человека до подобных удовольствий… участники месс все как один ходили по воскресеньям в церковь и были убеждены, что попадут в рай… дьявол творил там множество чудес… одно из них заключалось в том, что ведьмы, приговоренные к пыткам и казни, не только не проливали слез, но даже от страшных мук испытывали наслаждение, и не могли дождаться, когда же смерть соединит их наконец с сатаной… попутно они не могли понять, почему же общение с дьяволом, дающее одни радости и наслаждения, преследуется по закону…», – и так далее и тому подобное?