Богиня маленьких побед - Янник Гранек Страница 53

Когда часы показали ровно 9 часов, Курт позвонил в дверь дома 112 по Мерсер-стрит. Это строение, адрес которого знали назубок все принстонские таксисты, представляло собой выстроенное в неовикторианском стиле здание с белым фронтоном, весьма скромное с учетом поистине планетарной славы его хозяина. Я осталась ждать за живой изгородью из кустов самшита, которая отделяла небольшой палисадник от улицы. Из окна на втором этаже высунулась растрепанная шевелюра. Несколько минут спустя появился Альберт Эйнштейн. На нем были старый свитер, давно потерявшие форму брюки и неизменные сандалии, из которых торчали разные носки. На пороге его догнала личный секретарь.

– Профессор, ваша салфетка! Когда-нибудь вы забудете дома голову!

– Что бы я без вас делал, моя замечательная Элен?

– Корреспонденцию я разложила в два конверта. На первом надпись «поздно», на втором «слишком поздно». Что, впрочем, не мешает вам на эти письма ответить. И помните, у вас сегодня обед с журналисткой, а то знаю я эту вашу привычку преднамеренно забывать о подобных вещах!

– Черт бы их всех побрал! Дюкас, вы, кажется, обязались оберегать меня от этих пиявок!

– Эта – исключение. Она представляет «Нью-Йорк Таймс». Будет ждать вас в 13 часов.

– Гёдель, вы, надеюсь, к нам присоединитесь?

– Не думаю. Адель и так меня перекармливает. Чем меньше я ем, тем лучше себя чувствую.

– Всему есть предел, друг мой! Дюкас, распорядитесь поставить еще один столовый прибор.

Эйнштейн повернулся и увидел меня.

– Адель! Какая честь! Чем обязан столь неожиданным визитом?

– Хочу сегодня пойти вместе с вами. Нужно уладить в Институте некоторые проблемы административного плана. Эти злосчастные чиновники меня бесят.

– Вы наконец определились, когда поедете в Европу?

Курт открыл калитку, ему не терпелось побыстрее уйти.

– Если жена набросится на них с оскорблениями, я вообще сомневаюсь, что мы когда-то сможем уехать.

– Ты никогда не занимаешься такими проблемами. Тебе не понять, как это бесит.

Эйнштейн покопался в карманах. Этот жест теперь мне был знаком: он искал трубку.

– Бюрократия блокирует любые действия.

– Но крики Адель даже мертвого поднимут из могилы!

– Гёдель, почему бы вам не попробовать себя на поприще юмора?

– Просто сегодня он встал не с той ноги.

– Прочное положение вам к лицу. Теперь вы постоянный член и можете рассчитывать на более безоблачное будущее.

– Если бы еще Адель давала мне спокойно работать.

– Прекрати жаловаться! Если мне наконец удастся уехать, я дам тебе покой, достойный даже королей!

После капитуляции Германии, я возродилась к жизни – этому способствовала перспектива вернуться в Европу. В июне 1945 года мы получили весточку от родных Курта, потом, значительно позже, объявились и мои близкие. Марианна в Брно и Рудольф в Вене пережили бомбардировки. Редлих, родственник Курта, погиб в газовой камере. Я узнала о смерти отца и сестры. И спрятала боль в самых глубинах своего естества, укутав ее горячим одеялом чувства вины, столь присущего всем, кому удалось выжить. За долгие годы, когда о них не было ни слуху ни духу, я успела приготовить себя к худшему. И вот оно, это худшее, случилось. Мать, оставшись одна, прозябала в нищете. Редкие письма, в которых она описывала свои лишения, были вымараны цензурой. Каждый раз, как только у меня появлялась возможность, я посылала ей немного денег. И изо всех сил пыталась организовать поездку, чтобы наконец ей помочь. Период неизвестности миновал, но на фоне скверных известий меня грызла тревога. Незадолго до этого я перенесла операцию по удалению аппендикса и пребывала в самом жалком состоянии: похудела, у меня стали шататься зубы и целыми пучками выпадали волосы. Я донимала своими проблемами американских чиновников, которые, дабы усложнить мне жизнь, проявляли чудеса изобретательности. Курт тем временем невозмутимо занимался повседневной работой.

Его последнее назначение позволило нам вздохнуть немного свободнее. ИПИ наконец предоставил ему постоянное место с окладом в шесть тысяч долларов ^[77]. Таким образом, теперь ему была гарантирована пенсия: 1500 долларов в случае проблем со здоровьем или инвалидности. Мы могли ухватиться за этот спасательный круг, хотя подобное благополучие представлялось весьма относительным: в 1946 году молоко стоило 70 центов за галлон, а почтовая марка 3 цента. Пенсия в первую очередь свидетельствовала об их опасениях за его способность продолжать работу в долгосрочной перспективе. Отсутствие профессорского титула подходило ему как нельзя лучше.

– Моргенстерн полагает, что тебе неплохо возобновить учебу. В мое отсутствие ты вообще ни с кем не будешь видеться.

– Я этим займусь, Адель. Не волнуйтесь. Я уже достаточно большой и могу сам о себе позаботиться!

Мы с Альбертом обменялись понимающими взглядами. Он улыбнулся, чтобы немного меня утешить.

– Пойдемте! Меня ждет письмо, на которое я давным-давно должен был ответить, а эта злосчастная журналистка лишит меня сиесты. Может, до ужина мне и удастся найти хоть немного времени для занятий физикой!