Без работы - Александр Александров Страница 53

— Сидор, — строго сказала Надежда, — ты зачем родственникам пациента Кусайко сказал, что его завтра выписывают?

Оказавшись под взглядом Геннадия Степановича, Дроздов окончательно оробел, заморгал глазами, изображая то ли испуг, то ли удивление, пробормотал:

— Не говорил я им этого. Я сказал, что выписка будет завтра. В смысле выписной эпикриз дадут завтра.

— Вот почему ты вещи своими именами не называешь? — продолжила нападать медсестра. — Родственники, между прочим, домой уехали, а Кусайко в больнице оставили. А он у нас лыжник — еле тапочки по коридору таскает. Самостоятельно не уедет. Что будем делать? Такси вызывать?

Сидор был бы рад ответить какой-нибудь оригинальной с налетом скабрезности шуточкой, но его сдержало присутствие врача.

— Косяк, косяк, — не унималась Надежда. — Чувствую, если так дальше пойдет, быть тебе утконосом, коллега.

Дроздов разозлился и испугался, потому что угроза была произнесена медсестрой в присутствии вышестоящего персонала. А это, по его мнению, было уже против правил.

— Чего ты меня клюешь? — обиженно заговорил он. — Я виноват, по-твоему, что эти родственники все путают.

— Угу, — ехидно улыбнулась Надежда, — кто-то у нас новокаин с адреналином попутал, не помнишь? Кто у нас главный путальщик в отделении, а?

Дроздов готов был заплакать от горькой обиды: говорить о таких вещах, когда рядом врач! Пламенно ненавидя Надежду, Дроздов завопил:

— Ну давай, я им позвоню, попрошу, чтобы вернулись, забрали своего деда Кусайко.

Надежда махнула на него рукой:

— Успокойся, я им уже позвонила.

Все это время молчавший Геннадий Степанович обратился к Дроздову:

— В общем, так… Завтра во второй половине дня нужно отвезти страдающего амнезией пациента из палаты… — он назвал палату, — к восьми часам вечера вот сюда.

Врач протянул записанный на бумажке адрес:

— Передашь больного священнику отцу Федору.

— В церковь, что ли? — наморщив лоб, уточнил Сидор.

Врач ответил:

— Да. Передашь с рук на руки. И выписной эпикриз, — врач заглянул в затянутые поволокой глаза робкого Сидора.

— Хорошо, — произнес Сидор. — Доставлю. Главное, чтобы этот парень не начал чудить. А то поехал однажды с таким… Ему по дороге приспичило залезть на дерево, чтобы покормить птиц…

— Сидор, — прервала медбрата Надежда, — хватит трепаться. Ступай к старшей сестре, получи лекарства и пациентам раздай.

Черная бездна владела им, наверное, несколько сотен тысяч лет. Возможно, так выглядел до своего сотворения мир. Такое, не поддающееся описанию место, где все перемешано, неразделимо. Сфера за гранью понятий и образов, лишенная формы и смысла — область без радости и наслаждений, без боли и скорби — неизъяснимое Все и оно же Ничто. Он был там, пока не пришел в себя.

Сначала он увидел светлое поле, потом все куда-то исчезло; когда он снова проснулся, ему показались галечно-серые стены и выбеленный потолок. Рядом с ним что-то жужжало и двигалось. Доносились неясные голоса. Он попробовал встать, но вслед потащился прозрачный шнур.

Павел снова упал на подушку. Его понесло, закружило, и он растворился в черной дыре, где провел несколько суток. То ли бодрствовал, то ли спал. Кто-то к нему подходил и что-то ему говорил. Но он не хотел ничего понимать. При малейшем усилии воли начинала болеть голова. Ему было все безразлично. Только черная бездна притягивала к себе. Там было забвение — блаженное успокоение. Все, что приходило извне, не имело никакого значения.

С каждым новым пробуждением предметы вокруг приобретали более отчетливые очертания. В них скрывалась боль и тревога.

Человек в белом халате, склонившись над ним, спрашивал:

— Вы можете назвать свое имя?

Павел молчал.

— Вы помните, где вы живете? Еде ваш дом? У вас есть родные?

Он боялся звука своего голоса. Боялся что-то разрушить. Не знал, что отвечать.

— Итак, — говорил, обращаясь к кому-то, человек в белом халате, — состояние больного стабилизировалось. У парня сильное посттравматическое расстройство. Переведите его в палату неврологического отделения. Пусть дальше наблюдается там.

Так Павел Крючков оказался среди страдающих радикулитом и нарушениями мозгового кровообращения пациентов больницы. Он понимал, где находится. Но как он попал сюда? Павел ничего не мог вспомнить из своего прошлого. Между тем оно, без сомнения, существовало. Он знал, что там прячется ужасное — какое-то безликое чудовище. Событие, о котором совершенно невозможно думать. Реальность казалась ему какой-то сомнительной, словно вырезанной из картона декорацией: люди, предметы, парк за окном — все было ненастоящим — искусственным. Когда Павел смотрел на себя в зеркало, он видел незнакомца, чье тело покрыто синяками, а шея плотно обмотана бинтом, под которым шрам. Он знал о себе только то, что он рыжий. Когда он касался себя, ему представлялось, будто у него не пальцы, а длинные, острые спицы.

Утром и вечером Павлу давали таблетки, которыми он давился, но без сопротивления глотал. Однажды его усадили на кресло-каталку и привезли в комнату, где стоял маленький телевизор с пультом; от пульта тянулись тонкие провода.

Доктор стал надевать ему на голову сетку. Павел сжался в тревоге, вцепился в подлокотники кресла. Доктор непринужденно спросил:

— Вы помните, почему у вас порезана шея?

Крючков почувствовал неописуемый страх. Чудовище было рядом. Он стал задыхаться, рванул ворот футболки, потом вскочил, оттолкнул доктора и, вылетев из кабинета, побежал по коридору, в конце которого в изнеможении повалился на пол. Несчастного подняли и, взяв под руки, притащили в палату, где вкололи успокоительное.

Так он и жил. Мирился со всем, что его окружает, не заглядывал в прошлое и не думал о будущем. Пока сосед по палате не разговорился о железной дороге и поездах. В сознании Крючкова отчетливо нарисовалась картина — зал ожидания, ряды железных сидений, рояль, множество незнакомых людей, пункты питания. Он вспомнил, что жил на вокзале.

Медики хотели услышать детали его биографии, и он с готовностью их передал. Правда, добавил, что не уверен: возможно, это только приснилось.

Все вокруг называли Павла Денисом. Крючков откликался на незнакомое имя. Ему было все равно. Ведь даже если Крючкова назвали Павлом, это вряд ли что-нибудь изменило. Каждый раз, закрывая глаза, он оказывался в небытии, где царила пустота.

В ту ночь впервые с момента его пребывания в больнице Крючкову привиделся сон. Огромный, с пятиэтажный дом высотой, незнакомец с рыжими развевающимися на ветру волосами протянул ему пистолет и каким-то свистящим, словно точили металлическую болванку на токарном станке, голосом провозгласил:

— На нож!