Она что-то знала - Татьяна Москвина Страница 53

– Ха, не поверите – это советские духи «Пиковая дама». В девяностом году, в результате одной удачной комбинации, я заполучила три короба этих духов. А вот последний флакончик остался. Больше нету. Нету моей «Пиковой дамы», не знаю, что делать. Хоть машину времени изобретай! Ими всегда моя мама душилась… Лилька их терпеть не могла, а Марина смеялась, говорила, что они мне очень под характер идут.

Роза помолчала и вдруг посмотрела на Анну блестящими, полными слёз глазами.

– Вы не знаете, Аня, какие это были великолепные, яркие, чудесные люди! И какие сложные. Я ни минутки с ними не скучала… Таких уже не будет никогда, никогда, никогда!

– Да, пожалуй, люди упрощаются, – сказала Анна, чтобы что-нибудь сказать. – Хотя ваш мальчик, который пошёл читать «Кориолана», может, тоже вырастет чудесным и сложным. У него такие тонкие руки, умные глазёнки…

– Шансов мало. Не дадут, – ответила Роза. – Женится на мещанской крысе, она его заставит бабки заколачивать. Разве у нас на свободе человека оставят? Вчера случайно увидела гевалт по телевизору. Девочка выращивает на досуге цветы и объясняет, что ей стыдно, неловко их продавать, хотя деньги, конечно, нужны. Вы бы видели, как орал на неё ведущий. «Что вам стыдно? Деньги вам зарабатывать стыдно? Да как вам не стыдно, что вам деньги зарабатывать стыдно? Вы от этого совка избавляйтесь! Все должны зарабатывать деньги!» Тридцать лет назад те же суки орали на обывателя, чтоб он не смел гоняться за рублём, а строил светлый путь. Теперь с той же пеной у рта он орёт, что светлый путь сегодня один – гоняться за рублём. Неужели этих сук тоже мама рожала? Из чего они сделаны? Почему не могут людишек оставить в покое? Ведь в каждую эпоху рождается определённое количество людей, которые не предназначены зарабатывать деньги. Им это не нужно совсем. Всего сто пятьдесят лет назад кто на Руси зарабатывал деньги? Крестьяне, что ли? Дворяне? А это наши предки. Ваши предки. Ну хорошо, наши предки. Нельзя же привычки и нравы одного только сословия навязывать всем поголовно. Тем более женщинам.

– Да, я согласна с вами. Конечно, диктатура одной мысли вредна. Я часто встречала людей, равнодушных к выгоде. Да что далеко ходить – у меня мама такая. Может, и я сама… Чего-то нам при сборке не ввинтили.

– А давление усиливается каждый день. Считай! Беги! Вертись! Но когда эти суки полностью развратят женщин и не останется больше девочек, желающих выращивать цветы просто так, даром, – тогда люди будут рождаться с пёсьими мордами. Тогда такое начнётся, что даже этих орущих кретинов продерёт до печёнок от ужаса… А впрочем, мир идет своим чередом. Его не исправит и тот, кто так художественно талантлив, но, увы, не всеведущ и не всемогущ… Что ж, чай выпит, гостеприимство осуществилось, ступайте читать мои записки. Тогда и поговорим по-настоящему.

Но не случилось нашим героиням поговорить по-настоящему.

Разве есть на свете злодей более пакостный, чем пресловутый «несчастный случай» и он же «судьба»? С его внезапной изощрённой подлостью не сравнится никакой деспот, никакой маньяк. Деспот и маньяк (это, конечно, одно и то же: маньяк – это деспот, которому не повезло), они чем хороши? Они хороши уже тем, что существуют во плоти, а потому легко могут стать коробочкой для собирания массовых чувств. А если массовые чувства не собирать, они засорят атмосферу. Но несчастный случай пренебрегает воплощением, и тому, кто пожелал бы убить судьбу, остаётся лишь стенать, для разнообразия посыпая голову пеплом. Вызов на бой недействителен; небеса знай себе посмеиваются. Роза Штейн была готова к худшему. Она вслушивалась в организм, пытаясь уловить признаки болезни, она вздрагивала от каждых вспыхивающих фар в темноте. Но того, что непоздним вечером в её парадном парень в чёрной кожаной куртке и чёрной шапке, надвинутой на обезьяний лобик, потянет к себе её сумку, а она станет люто, со сведёнными челюстями, прижимать эту сумку к себе, и от удара упадёт, расквасив голову о ступеньку, за каким-то чёртом сооружённую у входной двери, а следующий жилец появится в малонаселённом подъезде только через полтора часа, – она предположить не могла. Надо было сразу сумку-то отдавать. Но это было выше Розиных сил. Бойцовский характер и прирождённое отщепенство сказались в последнем жесте пожилой дамы, как в первом крике страшненького черноглазого дитяти, без проволочек и сразу укусившего материнскую грудь.

Так Анна стала нерадостной обладательницей красной тетради. Что делать с еретическим наследством? На всякий случай Анна показала тетрадь Фанардину, и он надолго замолк, ничем не выдавая знакомства с содержанием. Пришлось специально напрашиваться на разговор.

– Читал, читал, – нехотя буркнул он в телефонную трубку. – Извольте забрать обратно ваше безобразие. Мне оно не нужно. Глупый бог, занятый семейными разборками, искусственный мессия… Кому не дано веры, тот не должен соваться в Бога вовсе – вот мое мнение. Человек влюблён в Бога и потому не видит его действительного лица! Да хоть бы и так. Что же, какие успехи ждут того, кто будет воевать с влюблённостью? Вы пробовали когда-нибудь объяснять влюблённому, что его избранница – дура?

– Представляете, однажды так и случилось.

– С успехом?

– Ну, какое там. Поссорилась с другом от большого ума.

– Правильно. Кто не верит – тому эти сказки не нужны. Кто верит – тем более.

– А кто не знает, верит он или нет? Кто ищет? Кто сомневается?

– А кто ищет, тот всегда найдёт. Слушайте, вы согласились бы жить в мире, который описала Роза, в мире без проблеска чуда, в глухом рациональном мире, где устроен какой-то ряженый «Бог-для-людей», организующий какую-то мифическую взаимопомощь? Без всякой тайны, без молитвы, без этого благоуханного воздуха тихой надежды, душевного упования?

– Все-таки, согласитесь, Яков Михайлович, в этой тетрадке что-то есть…

– Да, не спорю, там есть бред одинокого, больного и насквозь книжного человека. Я вам скажу про себя. Мне лично от Бога нужен только… хвостик. Чтоб, знаете, что-то иногда как будто бы посверкивало. Мерещилось что-нибудь, обещало. Лучик какой-нибудь. Больше не надо – а это у меня всегда есть.

– Какой всё-таки идиотизм её смерть. Сейчас бы встретились, поспорили…

– С Розой бы у вас споров не получилось. Много вы с ней при жизни спорили? А смерть – что смерть? Смерть вообще кретинка. Выходит сука с косой в урочный час и давай махать. Замечали – бывают месяцы, когда её точно специально выпускают…

– Третья уже…

– Ну и что, что третья? Чай, не девочки были. Под шестьдесят уже.

– Странно. Одна задругой…

– Что странно? Что вам всё странно? Ну, странно. Я сам знаю, что странно, – а что толку причитать?

– Вы, когда Серебринская умерла, волновались, что дело нечисто, а теперь, когда ясно, что дело нечисто, на меня ещё кричите.

– Извините, Анечка. Я к вам очень привязался, а кричу понятно почему. Происходящее превышает всякое моё разумение. Я отказываюсь его понимать.