Новый американский молитвенник - Люциус Шепард Страница 53

Оставив Даррена одного на скале, я сделал второй шаг на пути к убийству. И хотя позже я перестал судить себя так строго, в тот момент я был почти уверен, что он остался довершить то, на что у меня не хватило духу; а значит, мой уход с потенциального места преступления означал негласное одобрение убийства. Всю дорогу обратно я ждал, что он вот-вот обгонит меня на красном «харлее». От той фигни, которую он нес, у меня аж башка затрещала. И все же было в этом что-то соблазнительное, резонирующее с моим собственным образом мыслей, с моим «магическим восприятием оппортунизма» (так один критик из «Таймс» обозначил основное содержание моего «Молитвенника»), и это не давало мне просто взять и отмахнуться от его слов. Бредовая идея о том, что я, может, и вправду пробужденная аватара, не отставала, требуя внимания, но стоило мне взглянуть ей в глаза, как она тут же потребовала большего: принять ее за единственно верную и начать рассматривать себя как человека, чье слово нашло отклик в душах миллионов, чей мудрый совет изменил судьбы многих. Если все и вправду обстоит так, размышлял я, так ли уж нелепо будет предположить, что мои действия были в какой-то мере предопределены божественной волей? Стоило мне прийти к этому умозаключению, как большая часть моих серых клеточек запрыгала от радости и завопила: «Вот именно, дубина ты этакая!», но мощный хор их евангельски настроенных сестер тут же грянул: «Веруем! Веруем!» — и заглушил их, и так продолжалось несколько недель, на протяжении которых я то и дело возвращался к мысли о том, что во мне воплотилось важнейшее звено Божественного Порядка. Если бы не цинизм, который подрывал мою веру, ничто не спасло бы меня от полного погружения в пучину иррационального, но как бы циничен я ни был, идея все равно пробиралась в мое сознание тайком, и тогда я с нездоровой сосредоточенностью начинал размышлять о смысле моего бытия.

Утром я внимательно просмотрел все газеты в поисках сообщения о смерти Трита, но ничего не нашел. Днем я включил телевизор и увидел его: он был в Першинге, обращался к своим прихожанам в прямом эфире с просьбой простить окружного прокурора, грозившего предъявить ему обвинение в мошенничестве, и убеждал их не осыпать этого человека проклятиями, но молиться о том, чтобы терзающий его демон покинул его тело. Испытанное мной облегчение тут же вступило в схватку с разочарованием. Разочарование сменилось догадками. Как этот тип, Даррен (я так и не смог примириться с его именем), вернулся в Финикс? Остановил машину? Провалился в пространственно-временной туннель? Или приехал вместе с Тритом на заднем сиденье его байка? Последнее предположение казалось мне наиболее правдоподобным. Это была ловушка, решил я. Пистолет был заряжен холостыми. Копы сидели в кустах и ждали, когда я нарушу условия моего досрочного освобождения, взяв в руки оружие. Здравый смысл подсказывал мне, что в сценарии есть кое-какие неувязки, но он отвечал моему тогдашнему настроению, и прошла целая неделя, свободная от каких-либо контактов с Тритом или Дарреном, прежде чем я перестал вздрагивать от всякого стука в дверь, ожидая увидеть за ней полицейских.

Без Трита не обходился ни один выпуск новостей. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не выдвинул против него нового обвинения. Безутешные мужчины и женщины исповедовались перед телекамерами в том, как их детская вера увяла, погубленная двуличием преподобного, а сами они под влиянием его чар лишились состояния, девственности и даже рассудка. Лавина обвинений только обостряла его ненависть ко мне. Я был орудием, изготовленным собственноручно Князем Преисподней специально для того, чтобы возглавить поход против него, Трита, осью зла, вокруг которой вертелись все юристы, торговцы наркотиками и одураченные Сатаной простофили. Демоны нашептывали спящим конгрессменам на ухо, заставляя их принимать антитритовские законопроекты, а наиболее коварная нечисть сбивала его последователей с пути истинного лживыми обещаниями спасения. Телерепортажи тех дней запечатлели угрюмое противостояние правоверных христиан и вардлинитов на улицах Першинга. Местные торговцы больше не сияли от счастья. На все вопросы обо мне они давали осторожные двусмысленные ответы; никто не хотел прямо высказываться против, но было очевидно, что все они думают одно — хорошенького помаленьку. Даже самая стойкая наша союзница, Нэнси Белливо, уже не поддерживала нас так же безоговорочно, как прежде.