В поисках Парижа, или Вечное возвращение - Михаил Герман Страница 52

Говорили, император хотел избавиться от опасных кривых и узких улиц, где так удобно было строить баррикады и грабить обывателей, что, разбивая сады и парки, он хотел задобрить парижан etc. Но Наполеон III понимал и неизбежность прогресса, хотел, чтобы его столица была не музеем, но современным функциональным, эффективно развивающимся городом. Живя в изгнании, в Лондоне, будущий император оценил высокий уровень цивилизации британской столицы, ее комфорт, парки, удобство жизни. В отношении градостроительства он даже отдал дань идеям Сен-Симона. Каков бы ни был «Наполеон Малый» (Гюго), его политическая риторика во многом убедительна:

Париж – сердце Франции. Давайте приложим все наши усилия, чтобы благоустроить этот великий город, улучшить жизнь его обитателей, убедить их в необходимости соблюдать собственные интересы. Давайте откроем новые улицы, оздоровим народные кварталы…

И в самом сердце столицы – Средневековье.

Хотя квартал Дворца правосудия невелик и хорошо охраняется, он служит прибежищем и местом встреч всех парижских злоумышленников. <…> Обшарпанные дома смотрели на улицу своими немногими окнами в трухлявых рамах почти без стекол. Темные крытые проходы вели к еще более темным, вонючим лестницам, настолько крутым, что подниматься по ним можно было лишь с помощью веревки, прикрепленной железными скобами к сырым стенам. Первые этажи иных домов занимали лавчонки угольщиков, торговцев требухой или перекупщиков завалявшегося мяса (Эжен Сю. Парижские тайны).

Сите – торжественный центр старого Парижа, а здесь в ту пору иной раз в крошечной комнате могли жить двадцать человек: «…эти узкие, грязные улицы, обрамленные пятиэтажными домами, где нет привратников, переполнены самыми бесчестными и развращенными жителями столицы. Именно квартал Сите ужасающим образом контрастирует с набережными и памятниками, которые его окружают…» (официальная информация 1840 года). А о равнине Монсо, где ныне красивейший парк, полиция доносила: «самое темное место парижских предместий».

Все эти улицы, проходя по которым думаешь: вот он, настоящий Париж, – улица Ренн от Монпарнаса к набережной Сены, бульвары – Осман, Сен-Жермен, Распай, нынешний Сен-Мишель [43]с открытой на набережную площадью, украшенной помпезным, раскритикованным современниками, но великолепным фонтаном; отсюда до нынешнего Восточного вокзала, через бульвар дю Пале на острове Сите, бульвар Себастополь (севернее он превращается в бульвар Страсбург) – все это возникало лишь в османовском Париже, как и улица 4 Сентября, бульвар Мажента, парки Монсури, Бют-Шомон.

Начало шестидесятых – время строящихся вокзалов.

Их скоро начнут писать и Эдуар Мане, и Гюстав Кайботт, и Клод Моне. Едва оформленные дебаркадеры тогда открывались прямо в город, на месте нынешнего Восточного вокзала была еще просто станция Страсбургской железной дороги, Сен-Лазара – Руанской и Гаврской, вокзала Аустерлиц – Орлеанской, Монпарнаса – Восточной [44]. И хотя не было не только современных вокзалов, но даже их названий, но гудки паровозов, лязг буферов, запах дыма – все это становилось обыденностью Парижа.

Именно около будущего вокзала Сен-Лазар открылся в 1865 году универсальный магазин («большой магазин», как стали говорить во Франции), названный «Printemps» («Прентан» – «Весна»), построенный на только еще прокладываемом бульваре Осман, практически на пустыре. Огромный магазин, где продавалось все на свете, – это было сенсацией, переворотом. Вскоре стали возникать и новые – «Галерея Лафайет» рядом с «Прентан», «Лувр» на Риволи, позже «Бон-Марше» на Левом берегу – гигантские торговые дома, прообразы знаменитого «Дамского счастья» из одноименного романа Золя, универмага, который фантазия писателя возвела на площади Гайон, рядом с авеню Опера.

Цитированный монолог Аристида Саккара, смотрящего с вершины Монмартра на Париж, еще не догадывающийся о грядущих потрясениях, – своего рода пролог к наступавшей эпохе.

У меня есть карта Парижа, изданная в начале 1860-х годов, я вспоминаю ее, глядя на город с Монмартра. Она вызывает ощущение причастности к действительно грандиозным и способным напугать и встревожить переменам. В ту пору принято было помечать на карте не только существующую планировку, но и намечаемые новые проспекты. Непреклонно прямые красные и синие штрихи действительно, как выразился Саккар, подобные «сабельным ударам», рассекают густые старинные кварталы. Очень редко, проходя по какой-нибудь из этих улиц, я замечал срезанный угол дома, искусственный (или он только казался таким?) перекресток – следы «ударов», следы той спасительной жестокости, что и портили, и спасали Париж, следы, которые можно сравнить с глубоким шрамом от операции, сохранившей жизнь.

У грандиозной перестройки Парижа времени Второй империи больше жестоких порицателей, нежели вдумчивых поклонников. И конечно, с точки зрения строгого вкуса и исторического такта деятельность императора и префекта воспринимается чуть ли не как варварство.

В самом деле, несть числа снесенным средневековым, не имеющим цены своей значимостью и красотой зданиям. Из поэтического города дворцов, соборов и средневековых улиц Париж стал – во всяком случае, в центральных своих районах – городом респектабельным, столичным, фешенебельным, неизбежно что-то теряя в своей легендарной поэтичности и обретая новый урбанистический комфорт и тот облик, который определяет и сегодняшнее от него впечатление.

…Отныне Париж стал городом XIX века. Такое простое и незначительное утверждение все еще вызывает скандал, но тем не менее мы вынуждены его придерживаться. Свой современный облик Париж приобрел при Османе и благодаря Осману. С этим можно не соглашаться, отказываясь смотреть в глаза якобы невыносимой правде. <…> Если города действительно представляют собой последовательные наслоения, то основным периодом создания архитектурного облика Парижа следует считать вторую половину XIX века, прошедшую под покровительством Османа. Отныне Париж неделимый город: он был, плохо это или хорошо, „османизирован“» (Б. Фукар).

В Париже – особенно в центре – стало легче двигаться, ездить, дышать, дома стали снабжать сносной системой водопроводов и сточных труб, появились ванные и вполне современные гигиенические устройства. Парижская канализация стала настолько совершенной для своего времени, что от Шатле до Мадлен по новым просторным подземным коллекторам – на специальных плотах – совершали экскурсии даже светские дамы! И формула нового комфорта – «Eau et gaz а tous les étages» («Вода и газ на всех этажах») [45]– родилась именно тогда. Таблички с этими надписями еще сохранились на некоторых парижских домах – одна из них на стене дома неподалеку от гостиницы «Де Мин» («Hôtel des Mines») на бульваре Сен-Мишель, в комнатке которого обдумывалась эта книга.