Сказки времен Империи - Александр Житинский Страница 52

— Я не захотела… Учтите, от меня многое зависит.

Она сделала ко мне шаг и зашептала, глядя в глаза:

— Я сделаю для вас все! У вас будет прекрасная афиша, лучшие площадки, гастроли. Я сделаю это завтра же…

Я отступил, испугавшись. Я подумал, что Регина сошла с ума. Она была старше меня лет на пятнадцать. Не говоря о других обстоятельствах.

Регина вдруг хрипло рассмеялась:

— Не бойтесь… Дурачок, он боится! Да вас просто сожрут. Мне от вас ничего не надо. Вы только будете мне сниться. Лично мне. Не очень часто — раз в неделю. Вы согласны?

— Зачем?

— Мне так надо. Любые сны, лишь бы поострее: гонки, преследования, преступления… Секс не обязателен. Я вас очень прошу, очень… — Она всхлипнула, вырвала из сумки платочек и приложила к носу. — Об этом никто не будет знать.

— Хорошо, — сказал я. — Хорошо…

— Благодарю, — сухо сказала она. — Об остальном — позже!

Она вышла из подъезда, хлопнула дверцей такси и умчалась.

Я приснился ей в ту же ночь, придумав невероятный сюжет с угоном самолета, перестрелкой в Римском аэропорту и поимкой банды экстремистов. Регина была главарем банды. Ей одной удалось скрыться.

Машина завертелась. Типография печатала афиши, в театральных кассах продавали билеты на первый концерт, мы спешно оттачивали номер. Регина провела участие Петрова и Яны, минуя тарификационную комиссию. Яна шила платье с блестками.

Репетировали у Петрова. Собственно, я не репетировал, поскольку моя часть номера осталась без изменений. Я сидел на тахте, листая философские книги и изредка взглядывая на Петрова и Яну. Они отрабатывали небольшой сеанс гипноза перед моим сновидением. Петров усыплял Яну и укладывал ее на два бочонка с опорой на затылок и пятки. Яна лежала прямая, как карандаш. Петров ставил ей на живот хрустальную вазу, наливал туда воду и опускал букет тюльпанов. Затем он усыплял тюльпаны. Повинуясь его взгляду, цветы закрывали бутоны и никли головками.

В этом месте ожидался аплодисмент.

После этого Петров пробуждал цветы и Яну. Она выходила к воображаемой рампе с букетом красных распустившихся тюльпанов и бросала их в воображаемую публику. Это было красиво. Тюльпаны очень шли Яне, и я, сидя на месте воображаемой публики, испытывал некую приятность.

Платье с блестками, будучи сшитым, Петрова, однако, не устроило, и он порекомендовал Яне выступать в белых брюках. В таком виде ее удобнее было укладывать на бочонки.

Петров работал серьезно, был немногословен и слегка загадочен. Однажды он прервал репетицию и отобрал у меня книгу, которую я в это время листал. Книга была о рефлексах головного мозга.

— Вам не нужно, — мягко сказал он, ставя книгу на полку.

Я пожал плечами и постарался не обижаться.

За время подготовки к первому концерту я, как и было договорено, регулярно снился Регине. Снился я по вторникам. Один сон был авантюрнее другого. Самой Регины я не видел, лишь пару раз разговаривал с ней по телефону, выясняя деловые вопросы.

Яна резко переменилась. Куда девались приступы скуки и вялости! Она стала делать утреннюю гимнастику, перешла на диету и часами простаивала перед зеркалом, отрабатывая жесты и поклоны. По совету Петрова она начала посещать уроки ритмики в театральном институте. Захваченный ее энтузиазмом, я взял в библиотеке несколько книг по режиссуре и, не переставая, обдумывал концертный сон.

Мне хотелось поразить публику.

За день до выступления меня вызвала Регина.

Я не узнал ее. Она была в том самом платье с блестками, которое отверг Петров. Как оно попало к Регине — осталось тайной.

Но главное было не в этом. Глаза Регины мерцали, а сама она, казалось, испускала флюиды таинственности. Морщины исчезли с лица. Она выглядела лет на тридцать — даже на близком расстоянии.

Но голос по-прежнему был хриплым.

— Ласточка, — сказала она, сверкнув глазами. — Завтра ласточка станет звездой… Спасибо, дорогой! Мы здорово их отделали позавчера. Триста тысяч долларов и три трупа…

— Регина Михайловна! — воскликнул я.

— Э! — крикнула она, делая пальцами какой-то итальянский жест. — Инспектор от меня не уйдет. На следующей неделе мы его прикончим. Верно, сизый нос?

Она совершенно неподдельно и счастливо расхохоталась.

— Я полагал, что вы хотите сообщить что-нибудь о деле, — сухо сказал я.

— Дело! Я — твое дело! — крикнула она с неожиданной злостью. — Остальное — мура собачья! Ты думаешь, что будешь заниматься искусством? Как бы не так! Вот твое искусство!

Она ткнула себя в грудь пальцем, потом сделала вид, что прицеливается из винтовки, и спустила курок, прищелкнув языком.

— Завтра сбора не будет, — наконец сказала она деловым тоном. — Не паникуй. Федоровский пишет рецензию в «Вечерке». Телевидение готовит сюжет. Я говорила со сценаристами из хроники. Следующее выступление будет с… (Она назвала фамилию популярной певицы.) Зал на тысячу мест, свободным не будет ни одно… Дальше все зависит от тебя.

— Спасибо, — сказал я надменно.

— Ну давай сегодня! Давай, давай, давай сегодня, а? — взмолилась она. — Я буду ждать. На пару часиков, всего ничего. Мне бы только добраться до инспектора, а там я могу еще недельку подождать.

— Но мы же договорились… График… — сказал я.

— К черту график! Я хочу сегодня.

— Хорошо, — хмуро сказал я.

Она выскочила из-за стола, шурша парчой, подбежала ко мне и поцеловала.

— Регина Михайловна! — опять воскликнул я.

— Дурашка!.. Иди, иди. — Она подтолкнула меня к двери. — И никому ни слова. Остерегайся! Иосифа!

Я шел домой, обдумывая последние слова Регины. Почему мне нужно остерегаться Петрова? Каким образом?

Дома я застал Яну. Она сидела за столом, сложив руки перед собою, как школьница. Перед нею по комнате выхаживал Петров. В руках у него была книга по режиссуре — одна из взятых мною в библиотеке. Указательный палец Петрова был зажат между страницами.

Я, естественно, насторожился.

— Простите, — сказал Петров. — Маленькое напутствие перед выходом на сцену. У меня большой опыт, а у вас… — он вежливо улыбнулся. — Так вот, — продолжал он, слегка помахивая книгой. — Массовая культура отличается от настоящей не средствами выразительности, а тем, что она снимает проблемы. Искусство обнажает их, а массовая культура снимает. Делает вид, что их нет… Никому не должно быть неприятно. В произведении массовой культуры кровь может литься ручьем — и все же никому не должно быть неприятно. Если представить себе нервную систему человека в виде дерева, то массовая культура воздействует на верхушку, то есть на листья. Оно шевелит их, может даже оборвать, подобно ветру, но дерево от этого не зачахнет. Искусство же действует на корни. Совесть у нас глубоко, — сказал Петров. — Дерево может погибнуть или, наоборот, выстоять, если воздействовать на корни.