Беда - Гэри Шмидт Страница 52

На севере гора опускалась длинным, пологим скатом, переходящим в крутой обрыв. Еще дальше к северу она поднималась снова, уже не так высоко, и выступала на небе почти прямоугольным контуром. На самом верху гора вытерла свою спину о небеса до сверкающей белизны – а может, подумал Генри, он видит последние упрямые снега.

Чэй затормозил, а потом и вовсе остановился на обочине дороги. Это было ошеломительное зрелище – ряд пиков, четко вычерченных на фоне ясного неба, отважно выросших над землей и вот уже столько зим подряд сопротивляющихся снегу и льду. Генри подался вперед, не отрывая от горы глаз. По суровому лику Катадина пробегали тени облаков.

Наконец Чэй неохотно взялся за рычаг передачи – и тут мимо них проехал полицейский в патрульной машине. Он чуть притормозил, чтобы заглянуть к ним в кабину, и поехал дальше в сторону Миллинокета. Они заметили, что перед тем как скрыться за каменистым уступом на ближайшем повороте, он еще раз посмотрел на них в зеркальце.

Генри бросил взгляд на Чэя – который, разумеется, уже успел побледнеть.

– Ничего страшного, – сказал он. – Не оштрафует же он тебя за то, что ты встал на обочине полюбоваться горой.

Чэй переключил передачу и снова выехал на дорогу. Очень медленно.

Близился полдень; небо, с утра ослепительно синее, слегка поголубело, и самый воздух словно побелел, обещая неподвижный тропический зной. У Генри уже вспотела спина на кожаном сиденье, и он слышал, как сзади пыхтит Чернуха, отчего жара как будто становилась еще сильнее.

– А что, кондиционер – это только для ленивых американцев? – спросил Генри.

Чэй покачал головой.

– Он не работает.

Генри до упора опустил оконное стекло.

По всем законам природы, подумал Генри, здесь должен дуть прохладный ветерок. Дорога в Миллинокет петляла среди тенистых сосен и каменных утесов, а не так уж далеко за ними, причем по обе стороны, простиралась голубая вода. Казалось бы, здесь должно быть ветрено и прохладно. Но нет – камни раскалились под полуденным солнцем, и душный воздух под соснами точно застыл намертво.

Генри отлепил от сиденья спину и вздохнул.

В Миллинокет или куда-то еще дальше ехали и другие машины – все они обгоняли их, потому что Чэй полз еле-еле, боясь нагнать того полицейского. Стекла в машинах были подняты, и люди за этими стеклами выглядели свежими и веселыми. Многие везли с собой детей, иногда с воздушными шариками, и чем дальше, тем больше попадалось красно-бело-синих флажков – трепыхаясь на горячем ветру, они вытягивались на антеннах практически горизонтально и тряпочками болтались на задних бамперах.

– Прямо как Четвертого июля, – сказал Санборн.

– Сегодня и есть Четвертое июля, придурок, – сказал Генри.

– Спасибо, о знаток календаря, – сказал Санборн. – Обязательно буду консультироваться с тобой по поводу всех основных праздников.

– Санборн, вся страна знает, что сегодня Четвертое июля. Кроме тебя.

– Ты что, успел с утра провести опрос?

– Тихо, – сказал Чэй. Мимо, навстречу им, проехал полицейский. Тот самый.

Руки Чэя снова побелели. Как и лицо.

– Едем дальше, – сказал Генри. – Затеряемся в гуще машин.

Так они и сделали. Двигаться приходилось все медленнее и медленнее, поскольку дорога постепенно заполнялась машинами, чьи флажки, которые еще недавно гордо реяли на ветру, теперь начали обвисать. Так продолжалось еще полчаса, а потом их пикап, носом впритык к чужому бамперу, пересек городскую черту.

Миллинокет был разукрашен к Четвертому июля не хуже самого нарядного автомобиля – даже пышнее. На каждом из домов, имеющих второй этаж, развевался флаг. Над улицей тоже натянули звездно-полосатый транспарант. Красно-бело-синие воздушные шарики были привязаны ко всему, что годилось для этой цели. В воздухе витали запахи корн-догов [26], сахарной ваты и жареных сосисок. Откуда-то доносились обрывки бодрой музыки – похоже, это готовился к выступлению уличный духовой оркестр.

Большинство переулков было перегорожено оранжевыми конусами, и, заглядывая за эти ограждения, Генри видел, как регулировщики в ярко-желтых футболках управляют движением машин, платформ на колесах и велосипедистов – там тоже рябило в глазах от красно-бело-синих вымпелов – и машут руками, оттесняя в сторонку музыкантов с трубами и тромбонами. А по тротуарам вдоль главной улицы, по которой они ехали, шли люди со складными стульями и одеялами – время праздничной демонстрации приближалось, и они, наверно, хотели занять места получше, чтобы ничего не пропустить.

Генри обернулся посмотреть, как Чернуха реагирует на Миллинокет. Вид у нее был завороженный – она явно решила, что все эти флаги и вымпелы предназначены для развлечения собак, и ей не терпелось их половить. Она следила за каждым из них – когда они проезжали мимо одного флага, ее уши поникали, но затем тут же вспрядывали вверх при виде другого. Пасть у нее была разинута, и оттуда от возбуждения текли слюни.

И вдруг где-то впереди завыла полицейская сирена. Потом вторая, а потом и третья.

Дети, идущие вдоль дороги, завопили и захлопали в ладоши; некоторые со смехом зажимали уши руками.

Но Чэй не хлопал, не вопил и не смеялся. Он быстро огляделся вокруг, а потом в приступе ужаса свернул в один из перегороженных переулков, смяв три оранжевых конуса, и покатил прямиком к человеку в ярко-желтой футболке…

– Чэй! – воскликнул Генри.

Человек в футболке поднял руку, и Чэй тут же остановился.

– Туда! – крикнул регулировщик, показывая в сторону. – Классика собирается дальше: два квартала прямо и один налево! – Он помахал Чэю, чтобы тот проезжал. – Давай, давай, там тебе покажут.

Чэй дал, и другие люди в желтом ему показали. Генри с Санборном сползли на сиденьях пониже, и под аккомпанемент Чернухи, облаивающей самые эффектные знамена, Чэй проехал два квартала, повернул по взмаху желтой руки и остановился вплотную за зеленым «Де Сото» [27], выглядевшим так, будто его осенили своими крылами ангелы Чистоты и Безупречности; он умудрялся прохладно поблескивать даже на палящем солнце. Генри оглянулся. Прямо за ними уже стоял второй «Де Сото» – белый.

– Я полагаю, вы поняли, – сказал Санборн, оглянувшись в свою очередь, – что мы теперь участники миллинокетского парада в честь Четвертого июля. А у нас даже флажка нет.

– Слиняем, как только все поедут, – сказал Генри.

Чэй кивнул.

Но поскольку ни один парад не начинается сразу, они простояли на месте еще довольно долго. Мимо все время сновали люди в ярко-желтых футболках, поглядывающие на пикап Чэя с заметным удивлением, поэтому в конце концов Санборн вылез, подошел к пожарному гидранту, к которому кто-то прицепил три красных воздушных шарика, оторвал их и привязал к заднему борту пикапа – что Чернуха мгновенно оценила по достоинству.