Герцеговина Флор - Виталий Павлов Страница 52

- Распятие датировано четырнадцатым веком, — говорил директор музея, и голос его катался по прохладным комнатам, теряя по пути значения слов. — Работа по тем временам изящная, кстати, вот здесь именно то, что вам надо… — директор поверх очков посмотрел на Сатеру. — Вот это и есть та самая фаланга пальца Ильи Муромца…

Сатера бережно принял распятие и, воспользовавшись лежащей на зеленом сукне лупой, стал рассматривать замурованную в крест маленькую косточку:

- Значит, летописи и сказки не врут…

- Неужели вы в этом все еще сомневаетесь? — удивился директор.

- Не перестаю удивляться, — уточнил Сатера.

На секунду он отключился от разговора и задумался. Что сулила и чем грозила ему эта находка? Встречу с Соловьем-разбойником? Возможно. Но самое главное, что эта маленькая косточка убеждала в том, что он не яря затеял очередную экспедицию, не зря пустился на поиски того, что, по его мнению, делало Русь и ее богатырей непобедимыми. Доктор Сатера решил найти меч-кладенец. Собственно, население страны знало, любило и восхищалось доктором благодаря его находкам. Это он разыскал сапоги-скороходы в запасниках одного из провинциальных музеев, это он нашел ковер-самолет в песках Средней Азии, а последняя его телевизионная программа вновь наделала много шума. Он показал самоходную печь. Кто не знает сказку про Емелю и щуку?! Только щука была там ни при чем! При чем оказался чудо-мастер Емельянов из одной русской деревни, который задолго до заморского Райта и сотворил самодви- жущуюся телегу. С виду она была похожа на русскую печь. На этой самой «телеге» мастер, как сказочный Емеля, и ездил за водой, и по грибы, и за дровами. Поotom первый в мире самоходный аппарат простоял в избе под парами более трехсот лет. Был утерян самый главный секрет — как трогаться с места! Печь просто топили из год в год, будто бы дожидаясь, когда же доктор Сатера со своей видеокамерой заберется в эту глушь и ошарашит весь мир сообщением, что на автомобилях ездили задолго до того, как об этом написали в утренних парижских газетах 1770 года. Единственное, что так и не узнал Сатера, какую роль в этой истории играла щука, хотя и допускал, что это и есть то самое «народное творчество» — умение народа поэтизировать самые обыденные вещи.

Получив от директора музея разрешение на съемку, Сатера принес из машины камеру, осветительные приборы и потратил еще часа полтора на то, чтобы запечатлеть распятие в самых выгодных ракурсах. Естественно, он запечатлел для потомков и самого директора, и проснувшихся по этому поводу старушек и непонятно как попавшую в музей девушку с персиком, ну и конечно же портрет самого Григория Кузьмича Рукавишникова, который, кстати сказать, музеев не переваривал и никогда при жизни в них не бывал…

Более в этом городке доктору Сатере делать было нечего, и он оседлал свой верный, доведенный до европейского уровня народными умельцами обыкновенный УАЗ с открывающимся верхом и покатил в лучах заходящего солнца по проселочной дороге дальше, куда-то на северо-восток Пыль клубилась за колесами его автомобиля, покрывая красный диск солнца, который доктор видел в зеркале заднего вида дрожащим маревом. Естественно, что и сиденья, и приборный щиток, да и сам доктор с головы до ног были покрыты толстым слоем дорожной пыли. Ее частицы скрипели на зубах, но от всего этого доктор только сильнее сжимал баранку и упорно давил на педаль газа, время от времени сверяясь с картой, лежащей рядом на сиденьи. Проведенная красным карандашом линия на карте тянулась в глубину зеленого пространства, а именно так, нас учили в школьные годы, обозначались леса.

Соловьевка, деревушка, в которую въехал доктор Сатера, ничем не выделялась из череды тех, которыми обильно усеяна российская земля. Стоящие вдоль дороги, покосившиеся и почерневшие от времени избы, раз и три года богатые на урожай огороды, ухабистая дорога и конечно же церковь, поставленная на самом видном месте. Пожалуй, одно обстоятельство не ускользнуло от опытного взгляда доктора — отсутствие людей на улице. Сатера сбросил скорость и поехал вдоль домов, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть человеческое лицо в окне за забором или на огороде. Однако ничего, кроме хриплого собачьего лая, не говорило доктору о том, что в этой деревне есть живые существа. Вот он доехал до здания школы, потом некоего подобия площади, а там и автобусная остановка. Дальше — здание сельсовета с государственным флагом на макушке, и гранитный стакан постамента, где еще совсем недавно стоял вождь пролетариата, а теперь из трещины пробивалась зеленая поросль. Нигде никаких признаков жизни. Доктор сделал круг возле постамента, и не напрасно: с противоположной стороны висела рукописная афиша, на которой значилось следующее:

19 июля нач. 20.00

300-й ЮБИЛЕЙНЫЙ КОНКУРС МОЛОДЦЕВ-СВИСТУНОВ.

Ратное поле, у Чудо-валуна.

Заявки подавать в клуб, ком. № 7 тов. Соловьеву-Разбойникову А. П.

Сатера взглянул на циферблат своих непотопляемых, противоударных и сопротивляющихся любым катаклизмам часов. Сделанные по спецзаказу «Командирские» показывали половину девятого вечера. Очевидно, конкурс был в разгаре. Оставалось как-то определить, где находилось это самое «Ратное поле» с «Чудо-валуном». Тихо урчал двигатель его УАЗа. Хорошо отлаженный механизм работал почти бесшумно. Шестеренки получали достаточно смазки, а всякие там поршни, маховики и клапаны были пригнаны так, что доктору не стыдно было останавливаться рядом с каким-нибудь «мерсом» или БМВ. Доктор было решился положиться на свою безупречную интуицию, но вдруг откуда-то послышался молодецкий посвист. Вслед за этим легкий порыв ветра заставил колыхнуться его пыльную шевелюру и перевернул листок автомобильного атласа, на котором был проложен нужный маршрут. Сомнений не оставалось, Сатера «воткнул» первую скорость, нажал педаль акселератора, и колеса, выбросив назад каменную мелочь, двинули УАЗ дальше, навстречу приключениям…

Ратное поле оказалось местом живописным. Его с трех сторон окружал лес, а с четвертой — быстрая река, вьющаяся зеркальной змеей. Праздник был в разгаре. Играл духовой оркестр, полоскались на ветру полотнища флагов, дымились костры и мангалы, где на вертелах и шампурах жарилось мясо. Его дурманящий запах — первое, что почувствовал доктор Сатера и понял, что сильно проголодался. Он проглотил набежавшую слюну и продолжил рассматривать поле. Возле огромного гладкого камня стояла деревянная эстрада, где и проходил сам конкурс. Непонятно откуда появившийся гаишник показал доктору место, где надо было оставить машину, и Сатера послушно направил свой автомобиль на стоянку. Там, на пресном фоне «Жигулей» и «Москвичей» выгодно отличались своими хищными формами два мощных «джипа», один «Паджеро», другой — «Гранд-Черроки» с тонированными стеклами. На фоне этих красавцев сделанный пусть и по спецзаказу УАЗ доктора Сатеры все-таки выглядел гадким утенком в лебединой стае фирменных вездеходов. Доктор несколько секунд постоял, одновременно завидуя и наслаждаясь совершенством форм и линий, а потом, прихватив камеру, двинулся в глубь толпы, стараясь разглядеть, что же происходит на сцене.

Там действие было в разгаре. Несколько молодых людей в спецовках расставляли искусственные дерепья, на них развешивали такие же плоды: груши, яблоки и, кажется, ананасы. Между деревьев выставляли бутафорских воинов со щитами, мечами и шлемами на головах, а также бояр в высоких меховых шапках. Кроме того, сюда свезли охапки искусственных цветов и растений, хотя тут же на поле можно было насобирать не меньше настоящих — полевых. Там же, среди этого захолустного театрального великолепия, стоял добрый молодец в джинсах, цветной рубашке и, заложив два пальца в рот, пронзительно свистел. От этого свиста у доктора слегка заложило уши. Гнулись веточки на деревьях, слетали на помост чахлые листочки. Сатера видел на своем веку много идиотских соревнований: кто дальше высунет язык, кто дольше простоит на одной ноге, кто больше съест жареных стрекоз и прочее в том же духе. Но этот конкурс его изрядно повеселил. Участники сменяли друг друга, гнулись деревца, летели листья, иногда с глухим стуком на помост падали плоды, но все это, к великому удивлению доктора Сатеры, не вызывало у многочисленной публики ничего, кроме снисходительных улыбок, а иногда даже издевательского улюлюканья. Но вот наконец на сцену поднялся кривоногий пацан со слегка раскосыми глазами и крючковатым носом. Его появление заставило толпу смолкнуть, а Сатера, засмеявшийся было в голос от одного вида этого претендента, осекся. Первая же попытка была удачной: яблоки и груши забарабанили по сцене, а лепестки закружились так, будто бы попали в вихрь. Не успела толпа вволю накричаться от восторга, как парень свистнул еще раз, да с такой мощью, что высокие боярские шапки попадали на сцену, как перезрелые яблоки.