Порнографическая поэма - Майкл Тернер Страница 52

Вскоре мои одноклассники пришли к выводу, что меня надо оставить в покое. Я благодарен им за это. Действительно. Гораздо хуже обстояло дело с тренерами. Никто из них не мог понять, почему я больше не играю в их командах. Многие приняли это на личный счет. С одним было особенно много хлопот.

Был последний день сентября, последний теплый день в году. Выйдя из школы, чтобы пойти домой пообедать, я увидел на углу школьного здания своего бывшего баскетбольного тренера, мистера Лонгли. Он позвал меня, произнеся мое имя с отвратительным сюсюканьем. Я сделал вид, что не замечаю его, и продолжал идти как шел. Лонгли позвал меня громче, еще сильнее сюсюкая, — и на этот раз привлек внимание моих одноклассников. Я подумал об их лицах — лицах моих бывших товарищей по команде, о лицах девушек, которых я, бывало, целовал. Уверен, Лонгли сознавал это — он принадлежал к тому типу людей, которые все делают только для зрителей на трибунах. Так я, во всяком случае, думал, продолжая свой путь.

— Эй, клоун!

На этот раз я обернулся.

— Взгляни все же на меня!

Зрители заржали. Лонгли рассмеялся вместе с ними. Я тоже присоединился к общему веселью и услышал за собой звук шагов Лонгли. Он был крупным парнем, и его большие кроссовки издавали изрядный шум. Я почувствовал, как толпа всколыхнулась и загудела. Шаги приближались. Я повернулся: что бы ни произошло, я решил встретить это с открытым забралом. Лонгли замедлил движение, но не остановился. Он шел прямо на меня, как это бывало после окончания матча, когда он заключал меня в свои «славные» объятия. Но на этот раз ситуация была иной. Я смотрел на него иначе. Он больше не являлся моим тренером, он был просто мудаком в спортивном костюме. Мудаком, который ездит на «камаро» и пьет на Хэллоуин.

— Итак, мы недавно узнали, что ты слишком хорош для регби, а теперь узнаем, что ты слишком хорош и для баскетбола, — сказал он, кладя свою руку мне на плечо.

Я приподнял плечо — не то, на котором была его рука. Все засмеялись, Это должно было выглядеть впечатляюще — только одно плечо. Лонгли наклонился к моему уху и прошептал:

— Что случилось, клоун? Боишься, что у тебя встанет в душе?

Я попытался вырваться, но Лонгли, продолжая ухмыляться, усилил хватку. Толпа вокруг нас значительно увеличилась. Люди сбегались посмотреть на этот спектакль.

Среди зрителей я заметил и Черил Паркс. Она тоже смотрела на меня. Просто стояла и смотрела.

Продолжая держать меня за плечо, Лонгли обернулся к зрителям и пояснил:

— Ваш бывший лучший спортсмен года среди десятиклассников поведал мне, что ему больше нравится писать стихи, чем представлять школу на соревнованиях.

Толпа, как и следовало ожидать, захихикала и засвистела. Лонгли определенно знал, как работать на публику. Я сделал отчаянное усилие, попытавшись вырваться, но он схватил меня другой рукой за другое плечо.

— Так что же нам с ним делать? — выкрикнул он прямо мне в лицо, все еще ухмыляясь. Немедленно посыпались предложения:

— Отрезать ему яйца!

— Замочить его!

— Дать ему пизды!

Мой детектор зашкалило — показания Лонгли побивали все рекорды. Подумать только, и мне мог нравиться этот парень! Затем — быстро и совершенно неожиданно — он ударил меня обоими кулаками в уши. Это произошло так молниеносно, что, я уверен, никто ничего не заметил. Но я это прекрасно почувствовал. В ушах у меня словно завыла пожарная сирена. Но вот наконец все кончилось. Лонгли подмигнул мне, прошептал:

— Клоун! — И пошел прочь.

Толпа, казалось, сразу же потеряла ко мне всякий интерес и принялась обсуждать произошедшее. Я повернулся и пошел домой, делая вид, что ничего особенного не случилось.

Войдя в свою комнату, я сел за стол. Мне не сразу удалось прекратить шум в голове. Звуки автомобилей, гудение, эхо голоса Лонгли. Тогда на меня обрушился шестидесятигерцевый гул электропроводки. Я слышал, как гудят провода в нашем доме и во всех домах вокруг. Затем я подумал — не пора ли переместить мою спальню на цокольный этаж. Преодолел ли я свою боязнь пауков? Нет. Но я должен был куда-нибудь переехать, что-то изменить.

«В воскресенье, — сказал я себе. — Сделаю это в воскресенье».

Еще я думал о Черил Паркс. О том, как она стояла и смотрела на меня. Какое было выражение у нее на лице. Она казалась вполне счастливой. Почему бы ей не быть счастливой, в конце концов? Вероятно, я у нее ассоциируюсь с тем вечером у Синди, когда у нее случился приступ. Наверно, она думает, что я все еще один из них. Может быть, она даже рада моему публичному унижению? Кто знает? Она стала совсем другой с той ночи. Потом я подумал: «Что это я, блядь, делаю, сидя за своим столом, словно попавший в беду ребенок». Я не сделал ничего плохого. Потом я заплакал. И плакал довольно долго.

Решив, что не пойду в школу после обеда, я сходил на кухню и сам приготовил сандвичи, потом, спустившись в цоколь, включил магнитофон, закурил косяк и стал подыгрывать на своей гитаре, а затем подхватил хор «Психокиллера». Закончив петь, я почувствовал себя лучше, взял в руки томик Пушкина и открыл наугад. Но я не мог сконцентрироваться на чтении. Все, что я читал, было только лишенными смысла словами. Я был все еще расстроен из-за того, что произошло. Лицо Лонгли, толпа, удар по ушам. Кроме того, я не мог перестать думать о Черил. Единственное, что оставалось, — по-мастурбировать.

У меня был номер «Хастлера» [25], спрятанный в чехол от гитары; я вытащил его и стал просматривать. Мне особенно нравились маленькие объявления в конце. Подобно всем изданиям такого рода, «Хастлер» закрывал непристойные места откровенных фотографий черными точками. Если посмотреть страницу на свет, можно увидеть, что там изображено. Иногда это было семя, иногда вход члена во влагалище. А иногда ничего: они просто ставили точки, чтобы читатели думали, что что-то происходит. Но разглядывание картинок быстро мне наскучило. Я отложил журнал в сторону и расслабился. И тогда я кое-что вспомнил.

Я вошел в комнату матери, выдвинул нижний ящик ее ночного столика, приподнял лежавшие там налоговые квитанции и вытащил из-под них номер «Плейгерлс». Я обнаружил его во время одной из своих безумных уборок в доме, но был тогда слишком занят, чтобы внимательно его просмотреть. Теперь же было самое время заняться этим. Подумав об этом, я почувствовал себя лучше. Я лег на кровать матери и открыл журнал.

Изображены были в основном молодые мужчины. Никого из них я не мог узнать. Некоторые казались отдаленно знакомыми, как люди, которых видишь в кино или по телевизору: тип Берта Рейнольдса, тип Клинта Иствуда, тип Жан-Мишеля Винсента… Ни один особенно не возбуждал меня. Эти имитаторы были не более сексапильны, чем худшие роли их прототипов. Но один, ближе к концу номера, меня заинтересовал. Безымянный парень средиземноморского типа, стоявший за штурвалом яхты, голый жеребец — реклама мускуса. Хмурое небо над ним создавало впечатление холода и приближающегося шторма. Он был похож на аргонавта. У него было крепкое тело и повернутый в одну сторону, готовый разрядиться хуй. Я поработал над этим парнем некоторое время, пока не решил, что теперь нужно что-нибудь более солнечное, чтобы кончить, и переключился на блондина лет двадцати, склонившегося над своим мотоциклом. В отличие от средиземноморца его кожа была гладкой и нежной. Я вовсю работал руками, стараясь, однако, не спустить на мамину кровать.