Домино - Росс Кинг Страница 52

— Благодарю вас, signore, благодарю. Доброго вам вечера…

Когда синьор ступил на забитый народом мост, Беллони вспомнил, что имени его он так и не услышал. Ладно, не беда; ясно, что невелика птица… а вон сидит старый Гросси и машет рукой…

При всей присущей ему проницательности опытного торговца, синьор Беллони был не прав, предполагая, что имеет дело с не столь важной персоной. Если бы маленький костюмер не сторонился венецианского общества, он бы, конечно, не совершил этой ошибки. Будь он завсегдатаем оперы — например, в близлежащем театре Сан-Джованни-Гризостомо, или bal masque у графа Провенцале, или присутствуй в лавке юный Каметти, который любил такие развлечения, Беллони преисполнился бы гордости от мысли, что продал маскарадный костюм одному из самых известных в Венеции певцов. Но поскольку ни одно из этих условий не было выполнено, имя посетителя ничего бы Беллони не сказало, даже если бы тот себя назвал. А между тем, в недалеком будущем, через несколько месяцев, знание этого имени должно было его погубить.

Словно бы утратив на время интерес к своим грядущим судьбам, Беллони не проводил взглядом покупателя, когда тот спустился по горбатому мосту на сторону собора Святого Марка и повернул влево, к оживленной улице, которая ведет в Каннареджо. Вскоре он замедлил шаги у театра Сан Джованни Гризостомо, где должен был завтра вечером петь партию Ринальдо в возобновленной постановке оперы Генделя под тем же названием. Своей квартиры в верхнем этаже ветхого palazetto [65]за обнесенной лесами колокольней церкви Санти Апостоли певец достиг в ту самую минуту, когда маленький костюмер коснулся губами пухлой щеки синьоры Беллони. Через час, слегка ополоснувшись розовой водой, сменив штаны и обсыпав надушенным крахмалом парик (красивый perruque a marteaux [66], купленный днем ранее у синьора Гросси), певец надел на себя отороченную мехом шляпу, плащ, надвинул на лицо moreta и прицепил к поясу шпагу.

У stazio [67]на Рио-деи-Санти-Апостоли его ждала черная гондола с лиловым балдахином. Балдахин украшали бумажные фонари, а на гондольере была надета ливрея графа Провенцале из красного бархата с серебряным кружевом. Взобравшись с помощью гондольера на борт, певец проследовал в Большой Канал, где вновь увидел широкую каменную арку моста Риальто, заполненного гуляками, которые, не в пример скромным синьорам Беллони и Гросси, предпочитали пить удовольствия полной чашей. Вдохновленный, вероятно, видом этой буйной толпы, гондольер затянул арию из оперы Гаспаро Пьоцци (всего их насчитывалось одиннадцать), хотя, услышав ее в столь ужасном исполнении, маэстро, несомненно, поспешил бы отречься от своего детища.

— Пожалуйста, — взмолился праздный гусар, свесивший руку за борт, — я думал, граф Провенцале нанял вас чтобы грести, а не петь.

Парень прекратил кошачий концерт и усерднее налег на весло. Вскоре гондола, раскачиваясь и задевая соседние лодки, приблизилась к украшенному гербом причалу перед палаццо Провенцале. Palazzo, один из самых новых на этом изгибе канала, представлял собой пышно изукрашенную громаду с бойницами и помещался напротив Ка-Фоскари, по соседству с Кампо-Сан-Самуэле, на камни которого струился свет из его эркеров. Помимо света, на сатро изливались звуки скрипок, но их почти полностью заглушала оратория — невнятный гул, издаваемый, казалось, тысячей голосов. Впрочем, столько их, возможно, и насчитывалось, ведь на сегодня был назначен последний — и самый грандиозный — маскарад сезона, ежегодная festa [68]графа Провенцале: торжественный обед, выступление оркестра, маскарадные наряды, фейерверк над Большим Каналом. Последняя возможность развлечься перед постом. И как развлечься! Из множества карнавальных шествий и процессий, опер, балов-маскарадов и fetes galantes [69]маскарад у графа завоевал славу самого яркого (и частенько не вполне благопристойного) события сезона.

— Ну вот, — кивнул гондольер, — я поработал для графа веслом. А вы теперь, надо думать, для него споете.

— Прошу прощения, — отозвался гусар, не ждавший, что будет узнан. — Вы что, решили, будто знаете меня?

— Не забудьте свою шпагу, signore. — Гондольер сделался снова воплощением кротости и заботливости. — Разрешите, я помогу вам выбраться на берег.

В stazio теснилась еще дюжина лодок, лакированные борта которых отражали берега канала. Гондольер с певцом не без усилий выбрались на небольшую fondamenta [70], где к ним приблизился привратник, ожидавший между двумя коринфскими пилястрами по сторонам двери. Во всяком случае, этот парень исполнял обязанности привратника, хотя одет был в форму татарского воина. В отличие от гондольера, он ничем не показал, что знает гостя..

— Пожалуйста, signore, сюда, прошу вас…

Большинство масок находилось наверху, в обширном portego [71], который занимал почти весь третий этаж во всю ширину здания. Именно из этого громадного помещения падал свет (от восковых факелов в золотых канделябрах), доносились музыка и голоса. Сюда и повел гусара татарский воин мимо разнообразных набобов, охотников и китайских мандаринов, которые бродили по коридорам, спускались по полуциркульным лестницам — иные даже скатывались боком по перилам, венчавшим витую балюстраду, и со смехом валились в многоцветную кучу-малу у подножия.

Наконец гусар с его спутником достигли portego, где увидели двух позолоченных херувимов над камином, яблочно-зеленый сводчатый потолок, окаймленный позолоченной лепкой: тритоны с вазами, из которых льется вода, и богини с трезубцами, сидящие на морских лошадях. Чуть ниже ваз и лошадиных хвостов помещалось два яруса галереи, огороженной балюстрадой; там находились музыканты из Сан-Джованни-Гризостомо, общим числом двадцать два, наряженные маврами, с султанами из перьев. Они почти неслышно наигрывали обрывки мелодий. Под галереей виднелось возвышение, откуда молча и со скучным видом таращились некоторые гости, похожие на усталых матерей семейства, которые бросают сверху, из-за занавесок, взгляды на своих резвящихся на улице отпрысков. И наконец, еще ниже веселилась пестрая шутовская толпа самых восторженных гостей графа.

Маскам не было конца! До чего же усердно пришлось трудиться синьору Беллони! Тут же у широкой двери персидский шах беседовал с пажом-негритенком в тюрбане с перьями; под рядом окон, выходивших на канал, турецкий браво с дымящимся кальяном галантно подносил стакан пунша ливрейному лакею в шляпе с загнутыми полями и золотой каймой. Поблизости в креслах горничная и закутанная в шаль торговка рыбой принимали ухаживания Дон Кихота и цыганки в серебряном поясе и ярко-красном платке. И повсюду среди толпы, шелестя шелковыми плащами и накидками из черных кружев и пряча головы под черными капюшонами, двигались домино в белых масках, как отражение, дробящееся в расколотом зеркале. Их мелькало тут и там сотня или две. Кто они? Сегодня даже синьор Беллони с его проницательностью не во всех случаях мог бы ответить на этот вопрос. Ибо маленькому костюмеру было известно, что ни один маскарадный наряд так не меняет мораль и поведение его клиентов, как домино, предназначенное для тех, кто действительно желает сохранить инкогнито, кто ради каких-то тайных — и нередко недобрых — целей стремится остаться неузнанным среди своих не менее скрытных собратьев.