Кино, вино и домино - Мария Арбатова Страница 52

Молодая актриса стала точкой сборки Бабушкина в данный период, и он, естественно, делал ее точкой сборки своих фильмов. А что может снять ослепленный, в смысле слепой? И страна стала получать вместо кино историю болезни его создателя.

Бабушкин был главным блюдом фестиваля – его подавали в финале. Он говорил ладно и бойко. Обличал, топтал, рвал, как Тузик грелку. Рублевские сидели, выпрямив спины и открыв рот. Киношники кривились. Дина с Лизой тихо шептались по оргвопросам. Голубевы снимали на фото и видео каждую его запятую.

Не то чтобы на прошлых фестивалях Бабушкин не держал похожих речей, но сейчас это было подсвечено изнутри такими мощными лампами накаливания, что слушалось как новое. Тем более что его предпоследний фильм тактично обсуждали, не произнося имени главной героини. Словно ее там не было.

Интонация Бабушкина подтверждала, что он взобрался на пиковую вершину биографии, часы пробили его звездный час – слава, деньги, премии, поклонники, эпигоны, завистники. И молодая жена как последний аккорд. Как Нобелевская премия и лепестковая бомба одновременно.

– Когда я вас слушаю, – всплыла из зала задыхающаяся от восторга Наташа, – я грущу, что не привела своих детей и внуков! Так это глубоко! Это так мощно и верно!

Ей было невдомек, что о таких, как она, Бабушкин говорит:

– Ядерную бомбу на Рублевку, сам бы кнопку нажал! Как бы страна очистилась! Все равно денег на кино не дают!

Воспользовавшись встреванием Наташи, Дина торопливо вставила:

– Может быть, мы сейчас посмотрим фильм? Мы ведь так ждали новый фильм Игоря Бабушкина! А потом продолжим дискуссию?

Бабушкин посмотрел на нее зверем. Он еще не все рассказал о деградации кино. Наташа снова встряла:

– Вот вы, великий режиссер! Я все хочу задать вам один вопрос. Вы когда смотрите кино, вы сразу понимаете, хорошее оно или плохое? А то иногда смотришь, смотришь, то нравится, то не нравится. А потом выходишь, и кажется, что оно было хорошее!

– Читаю, читаю – слова знакомые: Мариан, Андриан – а у меня Мандриан! – сыграл Шиковский.

Бабушкин испепелил его взглядом – давать оценки на ворк-шопе мог только он. И, не глянув на Наташу и словно оставаясь наедине с самим собой, задумчиво ответил:

– Отличать хорошее кино от плохого очень просто. Надо только спросить себя: а если бы я узнал, что в соседнем зале крутят Феллини, я бы перешел туда или нет? И мыльный пузырь сразу лопается…

Наконец начали просмотр. И лучше бы не начинали. Новый фильм Бабушкина был не плох, а чудовищен. Словно его связали на съемочной площадке, заклеили рот и не позволили отдать ни одной команды. Истошно, длинно, фальшиво, немотивированно… Его молодая жена изображала девушку, пытающуюся выбиться из низов.

Каждые пять минут экранного времени ее трахали в позах, видимо, кажущихся Бабушкину особенно привлекательными. Ее привязывали наручниками к трупу, заставляли истязать ребенка и ласкать женщину, били, душили и кололи наркотиками.

Было ли это вытесненными желаниями Бабушкина по отношению к молодой жене, подробно ответил бы его психоаналитик, но сидеть в зале оказалось пыткой. Ольга знала, что Бабушкин в своей обычной манере ушел недалеко и сел напротив выхода из зала с сигаретой и стаканом виски. Это останавливало от дезертирства даже больше, чем роль модератора вечера.

Первым не выдержал Руслан Адамов, выходя, он негромко заметил:

– Извините, мне сказали, что в соседнем зале крутят Феллини!

– Бери шанель, пошли домой! – добавил к этому Андрей Николаев и случайно или не случайно с грохотом опрокинул стул, когда выходил.

– Как говорил Лопахин в «Вишневом саде»: «Всякому безобразию должно быть свое приличие», – не смог не отметиться и Шиковский, которого Бабушкин никогда не снимал в своих фильмах.

– Зато всех остальных обосрал по самые помидоры! – дополнил Ашот Квирикян, устремляясь вместе с Куколкой из зала.

За ними потянулись остальные. И даже Печорина, уходя, фыркнула:

– Хозяйке особенно удались шпроты!

В зале, кроме Ольги, Дины, Лизы и Голубевых, осталось несколько невнятных гостей фестиваля, именем и мнением которых никто никогда не интересовался. И еще Наташа с Ветой. Когда погас последний титр, Бабушкин вошел в зал с кривой усмешкой.

– Я же вам говорил! – И захохотал мефистофельским смехом. – Бараны объелись травы и не могут смотреть, если не видят на экране Джеки Чана!

– Очень жарко, очень тяжелая экскурсия! – начала оправдываться Дина. – Моя ошибка – поставить вас на последний день. Но самое громкое имя всегда завершает фестиваль…

– А мне ее так жалко! – совершенно искренне сказала Вета, почуяв в героине социально близкую. – Во попала девка…

– Сложное кино! Кино не для всех! – важно продолжила Наташа. – Его надо смотреть несколько раз! Там столько сюжетных поворотов!

Ольга молчала изо всех сил. Бабушкин обвел их усталыми глазами из-под новых очков и предложил:

– А пойдемте напьемся! И я вам, Наташа, поиграю Рахманинова! А Вета для нас станцует!

Все и пошло по этому сценарию. Снова холл, снова рояль, толпа фестивальцев, Рахманинов и много-много виски. Ожидание завтрашнего закрытия стало дополнительным допингом: допивали недопитое, выкрикивали недовыкрикнутое, танцевали недотанцованное.

Появилась Даша с двумя дамами и потрошеной черной норкой на черном кружевном плече, явно не по сезону. К ней из Венеции приехала в гости подружка-эмигрантка с дочкой. Попав под финал разгула, мама с дочкой чуть не расплакались, что не оказались тут раньше, и не понимали, как добрать. Мама давно жила в эмиграции и имела брайтонский оттенок.

Дочка выросла на Западе и, как большинство эмигрантских детей, выглядела депрессивным университетским цветком. Идея родилась после Дашиной фразы, громко сказанной подруге:

– Я хотела тебя познакомить с Василием Картоновым, но он сейчас в верхнем ресторане о чем-то спорит с Андреем Николаевым!

Фраза была сказана, чтобы убить маму с дочкой одним ударом. Как все русские в эмиграции, они жили в обнимку с российскими программами телевидения и знали Картонова с Николаевым как российских ньюс-мейкеров первого ряда.

– Да ты что? – запричитала мама, приняв пару алкогольных коктейлей. – Ты меня с ними правда познакомишь? Ты не врешь?

– Нет-нет! Здесь комедию дель арте ставлю я! – подмигнул Шиковский. – Знакомства сеньорит с синьорами – моя непосредственная обязанность на фестивале! Идите сюда, прелестницы!

Уединившись с дочками-матерями, Шиковский сорвал с Ветиных бедер парео ярко-кирпичного цвета и игриво обмотал им шею дочки для придания гламурности. Потом заставил ее распустить волосы по плечам, накрасить губы темной вампирской Олесиной помадой и вручил вместо студенческого рюкзака Галину сумку, усыпанную душераздирающими синими розами.