История моей жены. Записки капитана Штэрра - Милан Фюшт Страница 51

А теперь, вероятно, я рассуждал так: если мои письма будут приходить сюда, тогда и ее послания я сумею перехватить — может, когда-нибудь перепутают почту или что-то в этом роде.

И мой расчет оправдался. Ну разве не удивительна человеческая жизнь, когда обыкновенные глупости могут завести очень далеко?

Чтоб не забыть: удостоверение я конечно же тотчас отправил одному моему приятелю, парижскому служащему по имени Тоффи-Эдерле, с просьбой, если какая-либо корреспонденция завалялась, немедленно переслать сюда. Словом, я всю ночь трудился и утром экспресс-почтой отправил письмо Тоффи, а вечером — заказное самому себе, первое. Чтобы получить его утром — именно утром.

Правда, если я знал, что в течение дня буду дома, то еще одно послание я отправлял и с утра. Так мы и развлекались какое-то время. Рано утром, как правило, громко стучали в дверь, поскольку, как я уже говорил, большую часть писем я отправлял заказными.

Более того, посылал и деньги. Дай, думаю, проверю и этот способ…

— Сколько писем вам стало приходить, — заметила моя жена.

А меня так и подмывало ответить ей: «О, да! А все потому, что я рехнулся».

Судя по всему, со мной явно творилось что-то ненормальное. Пусть кто-нибудь объяснит, как я мог докатиться до такого, я, который всегда превыше всего ставил доверие!

— Да это очаровательная, милейшая, добрая женщина! — сказал бы, наверное, Грегори Сандерс, будь он знаком с моей женой. — Чего ты к ней прицепился? Она же сущий ангел!

— И что тебе оставалось бы делать, докажи я, что она действительно ангел, а ты своим грязным воображением стремишься низвести ее до уровня собственной низости? Разве что пустить себе пулю в лоб!

— Мальчишка-посыльный, почтальоны! — всплескивая руками, кричал бы он мне в лицо. — Не совестно тебе, человече?

Ну что ж, попытаемся рассказать ему все как есть. Ведь хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Но высказать все, даже зная, что сдохнешь от позора. Про мальчишку-посыльного, про манипуляции с письмами, — а после того, как он все это выслушает, поймет и примет к сведению, пусть-ка разобъяснит, как мне быть! Как мне исцелиться, как вернуть доверие сердцу: Ведь когда своими глазами читаешь «топ cher», этим себе не поможешь, не так ли? И если знаешь, что жена твоя получает письма «до востребования», можно ли сохранять спокойствие?

Все это я и хотел описать ему и корпел над письмом целую ночь. Но перечитав наутро, разорвал листки. Нельзя, сказал я себе. Теперь уже ничего не поделаешь.

И все осталось по-прежнему.

Нет и нет! Так не откроются друг другу два камня. Так не приблизятся друг к другу две колонны или что угодно, если им не суждено стать близкими.

Тоффи-Эдерле ответил телеграммой всего в одно слово: «rien», что означало — никакой корреспонденции там нет.

Придется еще потрудиться, — сказал я себе. И трудился не покладая рук.

Как-то раз из-за писем нас подняли ни свет ни заря. Тут уж даже супруга моя занервничала: не дают, мол, выспаться человеку. Почему бы мне не распорядиться о вручении консьержу или не адресовать свою деловую корреспонденцию в тот же «Брайтон», как делалось до сих пор?

— «Брайтон»? — невесело переспросил я. — У меня там испорчены отношения.

— Ни с кем вы не умеете ладить, — проворчала жена. Откровенно говоря, к тому времени мне и самому надоела эта игра в прятки. Вдобавок ко всему почту перестали приносить домой, это тоже было в новинку, приходилось за ней спускаться в контору, будь она трижды неладна!

— Но ведь вам два письма — одно заказное и денежный перевод, — кротко объяснил господин Хоррабин, владелец пансиона. Это верно.

О деньгах я начисто забыл, а между тем позавчера отправил на собственный адрес двадцать пять гиней. Хозяин прав, но пора положить конец этому безумию.

— Неужели нельзя было послать это наверх? — мрачно осведомился я.

— У нас новый почтальон, — шепотом сообщил он, — и вам необходимо удостоверить свою личность.

С этим тоже не поспоришь. А новый почтальон — субъект, не внушающий симпатии, весь какой-то липкий и с бакенбардами. Обозлился я до того, что жизнь стала не мила. Оно и понятно: опять получил никчемные послания, которые сам же и сочинил, и содержание их меня, разумеется, не интересовало. Деньги — они тоже мои собственные. И ради этого вырывать человека из блаженного небытия?.. Все существо мое было настолько отравлено горечью, что, бросьте мое сердце собакам, и они наверняка сдохнут. К тому же старик снова преградил мне дорогу, воспользовавшись случаем поговорить.

— Кто сотворил вас? — тоном любопытствующего ребенка поинтересовался он, ласково поглаживая мой халат. Рассказывай ему теперь, кто меня сотворил!

Дрожа от холода, стоял я в его паршивой конторишке, чувствуя, что его не избежать, как хвори. Мало мне пустопорожних разговоров, так еще и простудишься наверняка. Вот, я уже и чихать начал. Тошно, зябко, ведь на мне ничего не было, кроме халата и носков. И все существо мое бунтовало против принуждения и холода.

— Кто сотворил вас? — снова спрашивает он с триумфом человека, которому наконец удалось подловить ближнего. А голос был как у въедливого наставника, что я особенно терпеть не могу.

— Или вы сами себя сотворили? — язвительно допытывается он. (Язвительность известно откуда взялась: если я не верю в высший разум, следовательно, и в сотворение мира — тоже. И с чего же, спрашивается, я такой умник? Таким сотворился, что ли? Хи-хи-хи!)

— Может, сотворения мира и не было вовсе? — смотрит он на меня этаким невинным взглядом. И что самое странное: мне вдруг захотелось поспорить с ним, в этом жутком холоде. Видать, сильно в человеке желание идти наперекор.

— Не существует никакого сотворения! — отрезал я с ходу. — Его не было и нет! Спросите, почему? Сейчас я вам растолкую.

— Ну-ка, ну-ка! — восклицает он, потирая руки.

— Возьмем, к примеру, поросль на ваших ушах, — грубо сказал я, потому что мне ужасно хотелось позлить его. — Или на моих, — все же поправился я. — Волоски эти развиваются, не так ли, и с возрастом густеют. И в то время, как поросль в ушах прогрессирует, разум наш регрессирует. В этом заключается процесс развития, — завершил я свою мысль дружелюбным тоном.

— Кстати, доводилось вам видеть конопляную веревку? Я не к тому спрашиваю, чтобы намекнуть: на ней ведь можно и повеситься…

— Of course, — с блаженной улыбкой отвечает он. — Как же, милейший капитан, доводилось видеть.

— Ну, так вот… Ее не рекомендуется подолгу держать на солнце, потому как оно разъедает нить. То есть поглощает свое творение. Иными словами, если хотите знать, почтеннейший сударь, таков здесь процесс творения: что создается, то и уничтожается. Жизнь породила меня, и та же жизнь пожирает все мои жизненные силы, все упования на счастье, — прокричал я ему в лицо. Кстати, я обращался с ним, как с глухим, — это входило в мою тактику. — Ведь возьмите, к примеру, химию, — решил было я продолжить свою параболу. — С одной стороны, тут блестящие и полезные открытия — что безусловно является прогрессом, — а с другой стороны — динамит… — я внезапно умолк, ибо по жилам моим заструились жаркие токи. Меня охватило такое ликование, что я едва не рухнул без сил. Взглянул я на пачку писем в руках…