Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор Страница 51

Сразу после полудня телефон зазвонил снова. Голос Джеси звучал вяло, глухо, без всяких интонаций.

— Прости, что я тебе соврал, — сказал он. Пауза. — Я принимал прошлой ночью наркотики. Сейчас я в больнице. Я сначала думал, что у меня стало плохо с сердцем, потом отнялась левая рука, и я вызвал «скорую».

— Только этого еще не хватало! — еле выдавил я из себя.

— Прости меня, пап.

— Где ты сейчас?

Джеси назвал больницу.

— Где это, черт возьми?

Я понял, что он прикрыл трубку рукой. Через некоторое время Джеси назвал мне адрес.

— Ты там где, в приемной? — спросил я.

— Нет. Я здесь с медсестрами. В кровати.

— Лежи там и жди меня.

Пока я одевался, позвонила его мать. У нее неподалеку была репетиция, и она хотела зайти к нам перекусить.

Я взял машину Тины, подобрал по дороге Мэгги, и в тот яркий солнечный день мы поехали в больницу. Доехав, запарковались, прошли мили три по бесконечным коридорам, поговорили с кем-то в приемном покое, прошли через массу автоматических дверей, разъезжающихся в разные стороны, мимо шутивших медсестер, мимо фельдшеров в голубых одеждах и дежурных врачей, повернули налево, потом направо к кровати номер 24. На ней лежал он. Бледный как смерть. Глаза его походили на мрамор, губы потемнели и потрескались. Под ногтями скопилась грязь. Над его головой негромко попискивал кардиомонитор.

Мать Джеси нежно поцеловала его в лоб. Я бросил на него прохладный взгляд, потом посмотрел на монитор и спросил:

— Что говорят врачи? — Коснуться сына я не мог.

— Они сказали, что сердце бьется быстро, но проблема не в нем.

— Тебе сказали, что сердечного приступа не было?

— Они так не думают.

— Они так не думают или они это знают?

Мэгги взглянула на меня осуждающе. Я тронул его за ногу и сказал:

— Это хорошо, что ты вызвал неотложку. — И чуть было не добавил: «Надеюсь, платить мне за это не придется» — но вовремя спохватился.

И тут Джеси заплакал. Он смотрел вверх — в белый потолок, а по щекам его катились слезы.

— Она победила, — проговорил мой сын.

— Кто?

— Хлоя. Она выиграла. Она там со своим бывшим приятелем радуется жизни, а я — здесь, в этой чертовой больнице. Она выиграла.

Я чувствовал себя так, будто у меня кто-то двумя длинными сильными пальцами вынимает из груди сердце. Мне казалось, я теряю сознание. Я сел.

— Жизнь очень долгая, Джеси. Тебе сейчас не дано знать, кто выиграл этот раунд.

— Как это могло случиться? — всхлипнул он. — Как такое могло произойти?

Мне казалось, я сам вот-вот заплачу. Господи, подумал я, сделай, пожалуйста, так, чтобы он перестал плакать.

— Она позвонила этому парню и трахнула его, — сказал Джеси, гладя мне в глаза с такой болью, что я отвел взгляд.

— Да, — беспомощно кивнул я, — дела обстоят не лучшим образом.

— Это точно, — сквозь слезы сказал сын, — не лучшим. Я спать не могу, даже глаза не могу сомкнуть. У меня из головы эти картинки не идут.

Я подумал, что от такого и впрямь можно преставиться, и сказал:

— Такая обостренность восприятия, мой дорогой, у тебя отчасти от кокаина. Он снижает защитную функцию, а потому все кажется гораздо хуже, чем есть на самом деле. — Какими бессмысленными могут быть порой слова, какими никчемными, трескучими, пустыми! Как лепестки цветов под гусеницами бульдозера.

— Что, правда? — спросил Джеси с интересом, как человек, в отчаянии хватающийся за соломинку.

Тем самым он подтолкнул меня к развитию темы. Я говорил минут пятнадцать, все это время мать не отводила взгляда от его лица. Я все говорил, говорил, говорил обо всем, что мог ему сказать. У меня было такое чувство, что я ищу что-то в темной комнате, ощупывая пальцами стены, роюсь в карманах, в ящиках стола, под раскиданной одеждой, там, у настольной лампы, судорожно ищу на ощупь правильную комбинацию слов, которая могла бы дать ему хоть мало-мальски убедительный ответ на этот его вопрос «Что, правда?», от чего ему бы хоть чуточку полегчало.

— Ты можешь выкинуть эту девушку из головы, Джеси, — подытожил я, — но кокаин тебе этого сделать не даст.

— Знаю, — отозвался он.

Они приехали в студию на репетицию, начал он. Весь день у него было такое чувство, что Джек что-то знает, но хочет это от него утаить. Может быть, Хлоя все время с ним плутовала, может быть, Морган был лучшим в мире… мало ли, что может быть? И тогда Джеси спросил приятеля:

— Ты знаешь что-то, о чем не хочешь мне говорить?

Джек, девушка которого была едва знакома с Хлоей, ответил отрицательно. Джеси нажал на него сильнее. Да нет, ничего нового не случилось, только то, о чем он рассказывал уже пять раз: она позвонила Моргану, тот сел на автобус и поехал в Кингстон. Они провели вместе вечер в ее квартире под звуки «крутой» музыки. А потом она его трахнула. Вот и весь сказ, сказал он, честное слово, больше ничего такого он не знает.

Потом кто-то принес кокаин. А семь часов спустя, когда все еще спали, Джеси на коленях ползал по ковру в поисках частичек наркотика, которые могли упасть со стола. Потом у него стала отниматься рука. Он вышел на ослепительный солнечный свет, отблески которого вспыхивали на крышах и боках машин, зашел в какой-то уже открывшийся бар, сказал, что ему нужно вызвать «скорую». Хозяин бара заявил: «Здесь мы этим не занимаемся».

Когда он доплелся до телефонной будки, было уже около полудня. Все кругом куда-то суетливо торопились, что его сильно пугало, набрал номер полиции и вызвал неотложку. Потом сел на бордюрный камень и стал ждать. Подъехала машина «скорой помощи», его положили на место больного. Пока его везли в больницу, он глядел в заднее окно на залитые солнцем улицы, убегавшие от него куда-то в даль. Медсестра спросила, что он принимал, и попросила дать ей номер телефона родителей. Он отказался.

— А потом я сдался, — сказал он. — Я сломался и все им рассказал.

Некоторое время все молчали. Мы с Мэгги сидели и смотрели на сына, рукой прикрывавшего лицо.

— Это было единственное, что я просил ее не делать. — Джеси покачал головой. — Только одну вещь. Почему же она сделала именно это?

А на его бледном детском лице, казалось, было написано: она сделала это ему, а он сделал это ей.

— С ее стороны, конечно, это был удар ножом тебе в спину, — вздохнул я.

Вошел врач — молодой итальянский парень с козлиной бородкой и усиками. Держался он очень уверенно. Я спросил Джеси:

— Ты можешь откровенно говорить с доктором в нашем присутствии?

— Быть искренним, — заметил врач, как будто я уместно пошутил, — просто необходимо.