Записки о Рейчел - Мартин Эмис Страница 51

— Ага. Но почему ты мне не говорила?

— Она просила никому не рассказывать.

— Да уж. Но почему ты мне не говорила?

— Да ладно тебе.

— Мм. Надеюсь, теперь у них все наладится. Норман, должно быть, пришел к какому-то решению. Может, он не хотел себя связывать. Почему он передумал, не знаешь?

— Без понятия. Дженни просто прибежала ко мне и сказала, что он разрешил ей оставить ребенка.

Сейчас Кевин Энтвистл шовинистически пинал мою сестру везде, куда только мог дотянуться у нее в матке, причесывал шевелюру, покуривал, собирался пойти посрать. Я бы обязательно поднялся к ним, чтобы поздравить и все такое, но они, похоже, ушли куда-то ужинать.

— Ну ваще! Чтоб я сдох! Он, видно, решил, что пришло время. Может, тут еще и чувство вины.

(Опять ошибка, между прочим. Совсем не поэтому.)

Когда две пары живут вместе — неважно насколько случайно — и с одной из них случается нечто подобное, нечто эпохальное, кажется, что другая пара должна перейти на новый уровень самосознания или, по крайней мере, испытывать потребность в переоценке своих отношений. Хотя никакой логики в этом вроде бы нет. В любом случае, именно этим я объяснял себе тягостные сомнения и неопределенность, сидя рядом с Рейчел в промозглом кинозале.

Черт меня подери, если сегодня я, как обычно, зарулю в спальню, вновь натяну мерзкий холодный кондом и совершу этот чинный, благочестивый обряд. Я был по меньшей мере наполовину честен, когда, еще до Контакта, сказал, что достаточно лишь влечения и желания, а французские штучки мне без надобности. И все же, все же… Нет. Сегодня, дружище, трахать будут тебя. Тебя будут сегодня баловать. Для начала у тебя отсосут. Затем ты будешь иметь ее в задницу, пока она не запросит пощады. Дальше, независимо от того, захочет она или нет, а особенно если не захочет, она будет… дайте-ка подумать…

Какая наивность! А тут еще этот фильм — он назывался «Дневная красавица». Это была история красивой девушки, вышедшей замуж за человека настолько деликатного, любезного и преуспевающего, что у нее не было иного выхода, кроме как ходить вечерами в бордель, где ее трахали толстые китаезы, клыкастые гангстеры и где она, в общем, неплохо проводила время. Не забудьте еще, что я читал много американской беллетристики и что Норман незадолго до этого рассказывал мне о девушке, которая так любила у него отсасывать, что они решили, что им удобнее спать валетом, ее ноги у него на подушке.

— Бунюэль расширяет понятие мнимого сострадания, в результате чего оно включает в себя деструктивную тиранию непроизвольных побуждений, — объяснял я, пока мы шли домой. — Почему ты не принимаешь таблетки?

Мы продолжали идти, наше дыхание испарялось в ноябрьскую ночь. Это была тема, которую мы до сих пор обходили молчанием. Ее рука заерзала в моей.

— Мне не нравится чувствовать… — Рейчел поколебалась, затем продолжила, — что мое тело — это вроде машины, что я сама вроде машины… — Рейчел поколебалась, затем продолжила, — которую программируют. Положи это в меня, и получишь… — Рейчел поколебалась, затем продолжила, — получишь задуманный результат.

Ого. О чем это она? Говорит так, словно заполняет анкету. «А как насчет меня? — хотелось мне крикнуть. — Что, по-твоему, чувствую я, надевая на себя этот унитаз в миниатюре?» (Вдобавок, это неоправданно дорого. Через неделю после Контакта я побывал в Сохо и закупил по бросовым ценам презервативы «Снайпер» — с тех пор я каждый день перекладывал по три штуки в одну из розовых пачек из-под «Пенекса». Я ведь понимал, как она будет огорчена, если узнает, что я трахаю ее по дешевке. Есть ли предел моей тактичности?)

Очевидно — нет. Вместо того чтобы сказать: «Ты быстро привыкнешь», или «Фигня», или «Пора взрослеть», — вместо всего этого я остановился под фонарем на площади, погладил ее по щекам, ткнулся носом ей в ухо и прошептал:

— Думаю, я тебя понимаю.

Но в этот вечер…

Обычно я сползал по ее заторможенному телу, целуя груди, живот, бедра, чтобы воткнуть свою голову ей между ног и расшевелить этот труп с помощью языка (который к тому времени уже превратился в мускулистый окорочок). В результате каждодневных тренировок мои действия достигли такой скоординированности, что, когда я вновь поднимался по ее телу, мой (предварительно вытертый) рот и (снаряженный) член одновременно попадали в свои цели.

Но в этот вечер я расположил свои бедра возле ее головы, свою же голову направил к ее ногам и стал, сопя, сползать по кровати, уперев ноги в стену над подушкой для придания всей конструкции дополнительной опоры. Выполнено блестяще. Когда мой язык проник внутрь нее, я скосил глаза. Вот он, прямо возле ее лица. Но она взяла его большим и указательным пальцем, как если бы это был кусочек сахара. Мои глаза полезли на лоб, когда она начала гонять крайнюю плоть взад-вперед. Если уж ты можешь ссать в мою кровать (подумал я), не говори мне, что ты не можешь сосать мой хуй. Так что я уткнул его ей в щеку, практически возле носа. Рейчел взяла его в рот и почти тут же вытащила — с гримасой отвращения, по которой можно было прочесть: «Еще хуже, чем я думала».

Однако именно я испытывал стыд, чувствовал себя гнусной скотиной и ощущал свою неправоту. В подтверждение этому, когда я встал, чтобы подышать прохладным воздухом у окна, на ее лице были слезы.

Место действия: актовый зал подготовительной школы Эдисона, где учится Рейчел.

В ближнем углу — группа студентов-мужчин в смокингах. Они пьют шампанское и переговариваются. Уборщица, миссис Докинс — толстуха с неизменно плохим настроением, которая так ни разу и не назвала меня «милым», — ходит вокруг, наполняя стаканы и отряхивая смокинги. Я сижу посреди зала на стуле с прямой спинкой, взлохмаченный, с бутылкой пива в руке. Рейчел — в дальнем конце, на помосте. Судя по позе, она в глубокой медитации, — в противном случае ей должно быть крайне неудобно сидеть: совершенно голая, она сидит на подушке, опершись спиной о стену, обе ноги на весу, руки поддерживают прижатые к груди колени, влагалище вывернуто. Возле нее — перевернутая шляпа-котелок.

Я подхожу и киваю Рейчел. Она смотрит прямо перед собой. Она меня не видит. Я поднимаюсь на сцену и встаю, облокотившись на пианино, в нескольких метрах от нее. Я замечаю в котелке несколько монет: в основном медяки, какая-то иностранная монета, единственный пятидесятипенсовик. Я потягиваю пиво и жду.

Теперь, по двое и по трое, соученики Рейчел начинают отделяться от своих друзей и подходить к сцене. Они невнятно и с сомнением в голосах обсуждают морского паука Рейчел. Двое поднимаются наверх. Один из них, маленький рыжеволосый парень, подмигивает мне. Я мигаю в ответ. Рейчел широко улыбается в направлении их животов. Затем, все еще попивая шампанское, они начинают говорить увереннее. Рыжий тыкает ей в промежность лакированной туфлей. Другой нагибается, чтобы осмотреть ее зубы и десны. Они приходят к единому мнению. Рыжий ставит стакан на подоконник, снимает ремень, складывает, кладет в карман, спускает штаны и пристраивается к Рейчел.