Дочь полковника - Ричард Олдингтон Страница 51

Но, пришла она к выводу, такова жизнь. И если она терпит наказание, так за то, что позволила гнусному Перфлиту унижать себя и даже потакала ему. Автомобильные прогулки с Макколом практически прекратились, и его научный интерес к интригующей пациентке угас столь же быстро, как и вспыхнул. Два-три разведывательных поползновения в направлении дальнейших унижений получили столь категоричный отпор, что Маккол написал Перфлиту очень теплое письмо, извещая объект вечного презрения Джорджи, что он может вернуться без всяких опасений. Как нехорошо расклеиваться, думала она, в такую чудесную погоду, но, с другой стороны, трудно не расклеиться, если нет возможности заняться чем-нибудь интересным. Она обнаружила, что ее все время тянет поплакать и даже пристрастилась лить тихие утешающие слезы у себя в убежище.

Ах, если бы началась новая мировая война и опять пробудила все лучшие свойства нации! Она тут же поступит во вспомогательный медицинский отряд, и конечно, не пройдет даже трех военных лет, как ее заботам поручат целый госпиталь. Она станет безоговорочно и беззаветно служить делу нации, будет трудиться до кровавых мозолей, отдавать всю себя самоотверженному выхаживанию раненых героев, чтобы вернуть их здоровыми, полными сил туда, где их ждет работа истинных мужчин — на линию огня. Любые притязания на фамильярность (не говоря уж об унижении!) со стороны ли врачей, санитаров или выздоравливающих она будет пресекать сначала мягко — ведь многие всего лишь поддадутся тоске по материнской или сестринской любви, — но если они их не прекратят, то затем и сурово. И все же… Скажем, произойдет следующее… Высокий красавец и безупречный джентльмен с передовой, тяжко раненный, когда, сподобившись Креста Виктории, он со шпагой в руке бросился в атаку во главе своих солдат. Нет, пусть он лучше будет кавалеристом, они же все — прекрасные наездники и всегда самые чистоплотные, самые образцовые из военных. Да, и его принесут на носилках, бледного, но ужасно красивого, и он откроет ясные синие глаза, когда она наклонится над ним, и прошепчет: «Со мной все кончено, сестра. Не тратьте на меня времени. Лучше займитесь моими храбрыми подчиненными». А она скажет: «Вздор, капитан Далримпл! (Разумеется, прочитав его имя в сопроводительной бумаге.) Вздор, через шесть месяцев вы снова будете на фронте». И глаза его зажгутся надеждой и доблестью, жарким стремлением воина вновь вернуться на поле брани. Но, конечно, на самом деле он будет при последнем издыхании и не умрет только потому, что Джорджи, преданно ухаживая за ним все дни и ночи (разумеется, неусыпно заботясь и обо всех остальных своих пациентах), в последний миг вырвет его из когтей смерти. И ему будет становиться все лучше и лучше, он уже сможет сидеть, перейдет с жидкой пищи на твердую и, опираясь на ее руку, попробует с веселой мужественной улыбкой сделать первые нетвердые шаги с помощью трости. Конечно, никаких фамильярностей не будет, но порой его смеющиеся синие, но такие по-мужски властные глаза вдруг взглянут на нее так, словно он хотел сказать что-то, но сдержался, как всегда поступает в подобных обстоятельствах благородный человек. Но перед тем, как уехать, чтобы вновь сражаться за Великое Дело, он возьмет ее за руку и скажет нежно:

«Мисс Смизерс, я обязан вам жизнью!»

А она скажет:

«Вздор, капитан Далримпл, вы обязаны ей своему превосходному организму».

«Нет-нет! — скажет он. — Только ваши ревностные заботы и, если мне будет позволено сказать это… — Тут его голос музыкально понизится, — …ваше лестное во мне участие дали мне силы выздороветь».

А она ничего не ответит и только опустит глаза, а он спросит, можно ли ему писать ей и будет ли она отвечать, и она неохотно даст согласие, но предупредит его, что у нее всегда очень много неотложных дел, и он будет писать ей два раза в неделю, а она будет отвечать. А потом три-четыре года спустя, когда Война завершится Блистательной Победой, она будет сидеть одна в своем уютном служебном кабинете, укрывшись от сцен слишком уж бурного ликования, как вдруг дверь распахнется, и молодой загорелый гусарский полковник с орденами на груди и сияющими глазами перешагнет порог.

«Мисс Смизерс! Джорджи!»

«Полковник Далримпл!..»

— Джо-о-орджи! — донесся из сада пронзительный голос Алвины. — Джо-о-орджи! Где ты?

Джорджи поспешно выбралась из сарая и за кустами проскользнула в сад под аккомпанемент все более визгливых и раздраженных «Джо-о-орджи!».

— Я здесь, мама. Что случилось?

— Где ты была? Я тебя повсюду искала. Джоффри Хантер-Пейн прислал телеграмму: он в Марселе и едет прямо к нам.

— Всего-то… — произнесла Джорджи с некоторым сердцем.

— Всего-то? — повторила Алвина с укоризненным кудахтаньем. — Чего же еще! Родственник и гость! И твой отец настаивает, чтобы мы приняли его не просто по-родственному, но как собрата-офицера! Идем. Ты мне поможешь все для него приготовить.

— Хорошо, мама, — покорно ответила Джорджи. Капитан Далримпл со всеми своими глазами и прочим канул в грустное небытие, но, входя следом за Алвиной в дом, Джорджи обнаружила, что злится куда меньше, чем ожидала, и даже «расклеенность» заметно исчезла. Все-таки занятие, и можно чего-то ждать, пусть не более чем неведомого родственника из колоний, получившего отпуск.

Алвина прикидывала, когда им следует ожидать Джоффри, исходя из опыта былых счастливых дней, когда она следовала за воинским транспортом на пароходе прославленной компании «П. и О.». Из Марселя (расположенного, как с неодобрением вспомнила Алвина, в области, где преобладают всякие итальяшки и греки) до «Гиба» (знаменитого родной архитектурой и отличными отелями) — два дня; от «Гиба» до Тилбери еще два. Накинуть день и ночь в Лондоне и турецких банях — мужчины всегда мужчины. Следовательно, приедет он почти через неделю.

Разгоряченная после жаркой беседы с мужланом-лавочником, который нагло и без малейших разумных оснований потребовал, чтобы по счету шестимесячной давности было уплачено немедленно, а не то он им больше ничего отпускать не станет, Алвина возвратилась к решению сложной задачи: она пыталась «разбирать белье», одновременно диктуя Джорджи еженедельный заказ разным лавочникам. Обе сердито раскраснелись от непрерывных стычек, неминуемо возникающих, когда две женщины стремятся организовать одно и то же дело и каждая убеждена, что у нее это получается лучше, чем у другой. Они даже не услышали, как зазвонил входной звонок. Внезапно в дверь просунулась голова служанки.

— Извините, мисс, миссис. Мистер Хантер-Пейн в гостиной.

— А? — вскрикнула Алвина так резко, что служанка даже отдернула голову, словно уклоняясь от метательного снаряда. — Боже мой!

— А вы уверены, что это действительно мистер Джоффр и Хантер-Пейн? — спросила Джорджи.

— Да, мисс.

— Я спущусь и займу его, мама. Как это он так быстро доехал? Нелли, пойдите скажите полковнику и мистеру Смейлу, что приехал мистер Хантер-Пейн. Мама, постарайтесь побыстрее выйти к нему, а я тихонько ускользну и займусь его комнатой.

Алвина поглядела ей вслед без всякого удовольствия. Развязность нынешней молодежи! Девчонка только что из детской и уже командует собственной матерью! И Алвина испустила презрительное раскатистое фырканье, нечаянно, но великолепно изобразив лошадь над кормушкой с овсом.