Лондон. Прогулки по столице мира - Генри Воллам Мортон Страница 51

Мода и порок уживались в тесных кварталах Ковент-Гардена. Довольно скоро окружавшие площадь улицы получили печальную известность благодаря большому количеству питейных заведений и игорных домов, теснившихся на столь крохотной территории. Представители высшего общества уживались здесь с владельцами трактиров, игорных домов, турецких бань, кофеен и отвратительнейших заведений, которые только из вежливости можно было назвать публичными домами. Глядя на безупречные фасады Ковент-Гарден, Кинг-стрит, Генриетта-стрит и Боу-стрит, отказываешься верить тому, что на протяжении ста пятидесяти лет эти улицы были ареной ночных драк, пьяных кутежей и любовных свиданий. Некий мистер Харрис, удовлетворяя запросы публики, стал даже публиковать «Списки дам Ковент-Гардена», выходившие регулярно в течение приблизительно сорока лет.

Лондон никогда не был более порочен, нежели в правление Стюартов и Георгов. Каждый вечер повесы наблюдали из экипажей за суетой под сводами Ковент-Гардена. Один писатель того времени сравнивал эти сцены с буйным великолепием венецианских карнавалов. Правдивое описание порочности старого Лондона дает Дефо в своем романе «Молль Флендерс». Гравюры Хогарта — еще одно бессмертное свидетельство существования этого мира. Знаменитый художник хорошо знал Ковент-Гарден, поскольку учился в находившейся там студии сэра Джеймса Торнхилла. Первая из четырех его гравюр под общим названием «Четыре времени дня» изображает хорошенькую молодую женщину, которая холодным зимним утром идет в церковь Святого Павла. Окружающая обстановка свидетельствует о том, что площадь еще не совсем оправилась от ночной гулянки. Не вызывает сомнений, что именно типажи, которые Хогарт так хорошо изучил на Ковент-Гарден, вдохновили его на написание знаменитой серии «Успех проститутки».

Начальные главы дневника Уильяма Хики содержат ужасающие по своей откровенности и бесстыдству сообщения о ночных притонах Ковент-Гарден. Эти главы были написаны в пору, когда знаменитый рассадник порока успел просуществовать почти сто пятьдесят лет.

Восторженная снисходительность, с которой несколько столетий назад пьяная толпа наблюдала за проделками одурманенных аристократов, возможно, является самым поразительной особенностью этой стороны лондонской жизни. Читая Хики, нетрудно понять происхождение фразы «пьян, как лорд».

5

У меня неоднократно возникало желание исследовать оперный театр «Ковент-Гарден». Как правило, такие мысли приходят в голову, когда на улице сыро. Мне часто казалось, что в подвалах этого здания должны скрываться потрясающие реликвии викторианской эпохи. Похоже, ни одно другое ныне существующее общественное здание Лондона не цепляется с таким упорством за давно минувшие дни и не подвергается столь сильному воздействию гнетущей действительности. Вспоминая лакеев в напудренных париках и бриджах из красного плиса, оперный театр вглядывается своими полуприкрытыми очами в здание полицейского участка Боу-стрит. Даже громыхание печатных прессов Лонг-Эйкр не может отвлечь его от мыслей о давно всеми забытых вещах.

Ночью, перед тем как на рынок Ковент-Гарден завезут очередную партию капусты, сумрачные ворота оперного театра выглядят так, словно ждут, когда выйдет из своей призрачной кареты привидение Эдуарда VII.

Войдя в здание, я наткнулся на компанию молодых мужчин и женщин, энергично танцевавших на бескрайних просторах отполированного до блеска пола. Любители оперы знают, что оперного театра больше нет. Высоту пола увеличили до уровня сцены. Места в партере, сцену и загадочное пространство за ней превратили в один гигантский танцевальный зал. Два эстрадных оркестра располагались в том месте (у рампы), где столь многие теноры выводили свои задушевные арии. Ложи большого яруса смотрели на сцену, словно опасаясь, что их от нее отделят. В том углу, из которого в течение более чем восьмидесяти лет представители высшего света Европы внимательно изучали друг друга, я обнаружил стойку с газированной водой.

— Когда начинается оперный сезон?

— Мы не знаем.

Один из оркестров внезапно перешел на фокстрот, и я покинул этот танцевальный зал с ощущением, что, несмотря на яркое освещение и стойку с газированной водой, «Ковент-Гарден» все еще мечтает о великих певицах. Грустно, что он вынужден зарабатывать себе на жизнь в качестве танцевального зала. Мне вспомнился старый и бедный русский аристократ, которого я повстречал несколько лет назад. Он владел скромным маленьким ресторанчиком в пригороде Лондона. Иногда на него находило, прошлое брало свое, и он появлялся при полном параде, сверкая орденами и медалями. То же самое может случиться и с «Ковент-Гарденом». Только шепните ему слово «опера» — и пол снова займет привычное положение, стойка с газированной водой исчезнет, а молодые танцоры и эстрадные оркестры растворятся в воздухе.

Смотритель театра провел меня по зданию. Это уже третий театр на данном участке земли. Первый был построен в 1732 году знаменитым шутом Джоном Ричем. Спустя годы он основал клуб «Бифстейк», ныне обитающий на Ирвинг-стрит. Утром 30 сентября 1808 года театр полностью сгорел. В результате неожиданного обрушения каменной кладки погибли тридцать три пожарных. Пламя уничтожило знаменитый орган, на котором играл Гендель, когда ставил «Мессию», а также винный погреб «Бифстейка».

Пожар оказался тяжелым ударом для Джона Кембла, который вложил в этот театр свои сбережения; но Кемблу помогли сплотившиеся вокруг него друзья. Принц Уэльский, впоследствии Георг IV, дал тысячу фунтов, а еще более щедрым даром оказались десять тысяч фунтов от герцога Нортумберлендского. Кембл отказался принять эти деньги в дар и настоял на том, чтобы герцог принял от него долговое обязательство. Когда был заложен первый камень нового театра, герцог вернул Кемблу его расписку, сопроводив ее письмом: дескать, в этот радостный день нужно развести костер и бросить в него расписку, чтобы «огонь как следует разгорелся». Старые добрые времена!

Второй театр был уничтожен пожаром в 1847 году, а воздвигнутое на его пепелище здание нынешнего театра получило официальное название — Королевский театр итальянской оперы.

Мы с моим гидом бродили по мрачным коридорам, поднимались к гигантским колосникам, осмотрели крупнейшую в Лондоне студию, где создавались декорации египетских храмов для «Аиды» и гор для «Лоэнгрина», равно как и другие огромные претенциозные полотна, натягивавшиеся на рамы размерами с плац для парадов.

Потом мы встретили человека, который в течение сорока лет одевал солистов-теноров и сопрано, а также снаряжал всеми необходимыми атрибутами толпы деревенских жителей, солдат, рейнских девиц, египетских жрецов и валькирий. Он заведовал самым, пожалуй, разнообразным и дорогостоящим театральным реквизитом в мире и не верил слухам о том, что оперный сезон так и не будет открыт. Что бы там ни говорили, он продолжал смазывать маслом меч Парцифаля и начищал до блеска шлем Радамеса.

Для него опера — не музыка, а размер трико. В мгновение ока он мог бы превратить сотню хористок в японских гейш, вагнеровских воинов, средневековых крестьян или придворных короля Георга. У него имеется нечто вроде оперной библиотеки дирижера, только гораздо больших размеров. Это целый ряд комнат со множеством запертых на замок шкафов с пометками: «Пеллеас и Мелисанда», «Саломея», «Богема», «Тангейзер»… Чтобы собрать в «Ковент-Гардене» весь необходимый реквизит, потребовалось восемьдесят лет.