Короткометражные чувства - Наталья Рубанова Страница 51

Мария приехала в Ялту, чтобы сменить обстановку. Собраться с мыслями. Взять интервью у некой знаменитости с тем, чтобы перевести текст и продать за очень неплохие бабки в очередной «…news». Мария приехала в Ялту, сменила обстановку, взяла интервью, почти перевела, но с мыслями так и не собралась.

Между тем оставалось еще несколько дней. Праздношатающаяся толпа на Набережной, лениво шаркающая тапками и задевающая жирными пальцами пальмы, не вызывала у Марии ничего, кроме снисходительного презрения. Толстые — и не очень — тетьки и дядьки, худощавые загорелые дивчата и парубки, совсем мало — почти нет — нормальной русской речи, торговцы бог знает чем, и — солнце, солнце, проклятое пофигистичное солнце, от которого никуда не! Мария понимала, что с каждым часом все больше и больше стервенеет и ненавидит эту изгаженную «разумными млекопитающими» красоту. Ей слишком хотелось исчезнуть, но обратный билет был только на понедельник. Еще несколько убитых дней. Вся жизнь и еще несколько убитых дней. Но что-то ведь ОН говорил о Серебряной змее. Быть может, это ее, Марии, шанс? Быть может, она приехала сюда именно за этим интервью? Не сочтут ли ее сумасшедшей? Но ведь она видела Его только что — здесь и сейчас, на Набережной!

У него был цвет глаз, который Мария сразу отложила в выдвижные ящички памяти. Это всего лишь 25-й кадр.

КОРПИЯ — растереблённая ветошь, ветошные нитки или нарочно выделанная пушистая ткань для перевязки ран и язв.

Погребение по третьему разряду. 8 гульденов 36 крейцеров. 3 гульдена на дроги. Вполне приемлемое решение для вдовы с двумя детьми. Двое похоронщиков. «Свои-свои» и «свои». Зюсмайер, Дайнер, ван Свитен, Сальери. Сильная буря: снег и дождь. Констанца Моцарт остается дома.

Катафалк едет по большой Шуллерштрассе к кладбищу Святого Марка, что расположено в четырех километрах от Собора Святого Стефана, в котором отпевали усопшего. Последние из сопровождающих рассасываются у Штубентор, не дойдя до самого кладбища: кучер подгоняет лошадей, буря усиливается — никак не поспеть за дрогами, да и какой уже в том смысл? Ужасная, вся в выбоинах, дорога. Полная темнота.

Приехав, могильщики оставляют тело в «хижине усопших», двери которой никогда не закрываются. Погребение совершается на следующее утро Симоном Пройшлем.

«Так как при похоронах ничего другого не предусматривается, как только быстрее отвезти тело, и чтобы не препятствовать этому, следует зашить его в гроб без всякой одежды в полотняный мешок, опустить в могилу, засыпать негашеной известью и сейчас же закрыть землей… Священники не должны сопровождать покойников до их могилы», — гласит приказ Иосифа II.

Необозначенные ряды могил. Надгробные камни только у стен кладбищ. Спустя восемь лет общие могилы заполняются заново. Спустя 17 лет после смерти мужа Констанца пытается найти место его погребения. Могильщик говорит ей, что предшественник сам недавно скончался, а он ничего не знает о тех, кто был похоронен до его вступления в эту должность. Констанца Ниссен поджимает губы и уходит.

У-хо-дит.

Мария оглядывается по сторонам: ищет. Но всюду одна только Ялта, город контрастов. Неулыбчивые — в отличие от столичных ребят — дивчата и парубки в Макдоналдсе, приехавшие из Хохляндии на заработки. Отдыхающие, не знающие, на что еще истратить эти гривны. Местные, предлагающие жилье «у самого синего моря». Букетики сушеной лаванды и можжевеловые подушки. Дыни, персики, пальмы, волны, чайки и — равнодушная к тому, что творится у собственного подножия, — Ай-Петри. Солнце.

Тихий ужас. Между тем Мария мечтает взять интервью у Моцарта. Ведь он жив. Она только что с ним разговаривала! И где эта Серебряная змея? Нужно найти этот трактир… Найти во что бы то ни стало… Срочно продумать вопросы… так-так… ещё… Ведь это будет настоящей сенсацией — интервью с самим Моцартом! Никто никогда не брал у него интервью, а она — Мария — сделает это первой! Нет-нет, ее не сочтут сумасшедшей и не отправят в дурдом. Нет-нет! Нет-нет… так-так… еще…

Мария сворачивает на Чехова и оказывается как раз перед трактиром. «Странно, раньше я не замечала здесь этого заведения! Значит, все правда… Как трогательно!»

Мария заходит в «Серебряную змею» и чувствует, что голова плывет. Обонянию не известны эти запахи. Оно не привыкло. Где-то как-то даже пованивает. Пожалуй, ее, Марию, сейчас стошнит. Странно: неужели здесь и вправду — ОН?

— A-у, маэстро! — кричит Мария. — A-у! Есть здесь кто-нибудь? — и окидывает взглядом пустой зал.

— Я здесь, — отвечает ОН издалека; Мария слышит Его приближающиеся шаги из второй комнатки. — Здесь.

Марии кажется, будто она впадает в глубокий сон — и в этом самом сне — наяву — все видит.

— Выпейте тамариндовой настойки! — улыбается Моцарт. — Выпейте, выпейте! Не стесняйтесь, я же знаю, вы иногда — часто — пьете, — подмигивает Моцарт. — И даже позволяете себе напиваться! — Моцарт легонько хлопает Марию по плечу. — Я же не дам вам яду! Или вы думаете, что я предоставлю вам смесь из сурьмы, свинца и белого мышьяка, которую в семнадцатом веке получила некая Феофания ди Адамо? Говорят, между прочим, будто впервые подобное ассорти было применено дочерью этой самой сицилианки, Джулией Тофана, с целью убийства, — разговаривая, Моцарт подвел Марию к грубому деревянному столу, накрытому клетчатой скатертью, и предложил сесть.

Присев, Мария обнаружила на себе вместо джинсовых шорт и открытой белой майки длинное пышное платье розового цвета с почти выпадающей из него — наружу — грудью: последняя деталь, казалось, доставляла Моцарту ни с чем не сравнимое удовольствие: он довольно долго косился на вырез, а потом сказал:

— Вы напоминаете мне сейчас одну потаскушку из Милана. На ней было точно такое же платье, и ее вымя так же вываливалось наружу. Не обижайтесь! Я говорю не про ваше… — у вас шикарная грудь! Пожалуй, я не вижу только сосков. Что ж, наверняка мужчины уже много раз оценили их по достоинству, а, Мария? — Моцарт подмигнул ей.

— Что вы себе позволяете? — привстала она, хмуря брови. — Мне плевать, что вы гений. Если вам нужна шлюха, то на Набережной их хватает…

— Погодите, — перебил ее Моцарт. — Извините меня. Просто я хотел сказать, что ваше тело создано для любви, вот и все. А у меня лет двести уже не было женщины, понимаете?

БЛУД — слово это заключает в себе двоякий смысл: уклонение от прямого пути, в прямом и переносном смысле, а также относится собственно к незаконному, безбрачному сожитию, к любодейству.

My tres chere Cousine!

В большой спешке, с полным раскаянием и сожалением и с твердой решимостью пишу я Вам и сообщаю, что завтра отправляюсь в Мюнхен. Любимая сеструха, не будь страшнухой!.. Если Вам также захочется видеть меня, каким не Вас, то приезжайте в чудный город Мюнхен. Постарайтесь еще до Нового года сюда поспеть, чтобы мне вас спереди и сзади осмотреть. Я Вас хочу по городу поводить, и если нужно, то и клистиром угостить. Об одном я только сожалею, что не могу Вас у себя поселить. Потому что я не в гостинице, а у… где? Хотел бы я знать. Теперь шутки в сторону. Мне важно, чтобы Вы приехали, потому что Вам, возможно, придется сыграть большую роль. Так что приезжайте, а то срано очень…