Эми и Исабель - Элизабет Страут Страница 51

Исабель побагровела.

— А я про кого, черт побери? — ответила Арлин, запустив пальцы в свои черные волосы и дергая их. — Я пошла покрасить корни, и цвет не получился.

И это было правдой, если бы кого-нибудь заинтересовала прическа Арлин. На макушке волосы были ярко-оранжевые, а остальное оставалось темно-коричневым.

— И девица сказала, что она не смогла сделать завивку клиентке утром, при такой жаре. Волосы стояли дыбом на голове у бедняжки.

— Я слышала, что открылся новый салон в Хенкоке, — вступила Исабель, стараясь отвлечь разговор от темы волос. — Они предлагают бесплатную косметику в июле, чтобы привлечь клиентов. — И добавила лихо: — Я думаю, будет одно удовольствие войти туда одной, а выйти другой.

Ей показалось, что она увидела вспышку отвращения в глазах Эми.

— Это вряд ли, — сказала Арлин категорично. — Они просто раскрашивают тебя, как мертвеца, чтобы продать товар.

— Ладно, — сказала Исабель, — хватит, наговорились, забудь, что я сказала.

В церковной комнате для собраний крутился огромный вентилятор, но толку от него не было. Воздух был затхлый, и пахло старостью, как если бы жара выпустила на волю пот, годами копившийся в дощатом полу, на стенах, на бревенчатом потолке. Бесчисленные собрания, проходившие здесь: отряды беспокойных, шумных отроковиц, девочек-скаутов (малышка Пемми Мэтью однажды уписалась — струйка текла по ноге в красную туфельку, но Пемми торжественно воздевала руки в честь Бога и отечества), бесконечные часы за кофе после службы, когда диаконы в темно-серых брюках чинно присутствовали, поедая пончики, пока их жены болтали, бесчисленные заседания Исторического общества (темой доклада Давинии Дейбл был первый в Ширли-Фоллс унитаз со сливом, который, согласно ее изысканиям, был установлен в поместье судьи Крейна) — все эти события в комнате для собраний, казалось, испускали в жаре свой собственный тревожный запах, и это надоедало, оглушая и вызывая ностальгию.

Исабель вернулась в комнату, пол скрипел под ее черными лодочками, взяла раскладной стул, ощутив холод металла. Она замешкалась, не зная, куда его поставить.

Несколько женщин уже пришли. Они сгрудились у столика с огромным термосом, на котором черным фломастером было выведено «ЛИМОНАД», башня пластиковых стаканов возвышалась рядом с ним. Женщины кивнули Исабель, пошевелили пальцами в непринужденном приветствии, но они были погружены в разговор, и никто не предложил: «А, Исабель, идите сюда и выпейте чего-нибудь холодненького».

Она поставила стул поблизости от них и села, изобразив на лице то, что казалось ей благожелательной улыбкой, хотя сама была напряжена, боясь показаться приторной и недалекой.

Исабель пришла сюда, чтобы изменить свою жизнь. Она хотела быть честной и дружелюбной, стать своей в мире конгрегационной церкви, ибо именно над этим размышляла она последние несколько дней, и еще она думала о том, что в прошлом она просто не слишком старалась. «Наличие друзей предполагает дружелюбие», — говорил ее отец.

Но, сидя на металлическом стуле, с веселой, никому не предназначенной улыбкой, почти неуместной в такую жару, она, казалось, мучилась от бессилия: ведь если бы она могла, если бы только она могла подкатиться к Пег Данлап прямо сейчас и сказать беззаботно: «Боже мой, ну и жара нынче, Пег!» — то эти женщины увидели бы, что она так же доброжелательна и нормальна, как они.

Но она не была такой, как они. Для начала она работала на фабрике. И она жила в небольшом арендованном доме, и мужа у нее не было.

Она аккуратно положила ногу на ногу. Она чужая на фабрике, и в этом все дело. Дотти Браун, Толстуха Бев, Арлин Такер, Ленора Сниббенс — все они были католичками, конечно, франко-канадского происхождения, а это ну совершенно другая порода людей. Она не имеет ничего против них, но это были не те женщины, с которыми она хотела бы общаться после работы. Исабель ни одно лето не пропускала барбекю по случаю Четвертого июля у Толстухи Бев, не пошла только теперь (сославшись на болезнь, что было отчасти правдой: она была больна жизнью) и наблюдала, как мужчины пьют пиво, вытирая рот тыльной стороной руки, и слушала их шутки:

— Что будет, если поставить блондинку с ног на голову?

Арлин Такер, бывало, засмеется и скажет мужу:

— Эй, только без пошлостей! — Но казалось, никто на самом деле не считал шутку отвратительной, за исключением Исабель.

Она пыталась быть общительной и не хотела бы никому портить настроение, но это же просто не смешно. У брюнетки дурной запах изо рта — что в этом смешного? И еще одна шутка о метеоризме и колготках, такая, что даже сейчас Исабель краснела, вспоминая, как стояла, напряженная и беспокойная, с бумажной тарелкой фирменного картофельного салата от Бае Браун.

Она была абсолютно уверена: такие женщины, как Клара Уилкокс, Пег Данлап и другие, никогда в жизни не засмеются подобной шутке. Исабель подумала, и не в первый раз, что, если бы она стала учителем, как собиралась, все было бы совсем иначе. Эти женщины здесь знали бы, что она их круга. Они названивали бы ей по телефону, приглашали на ужин, беседовали с ней о книгах.

Хотя сейчас они говорили не о книгах, отметила Исабель. Они кого-то обсуждали, она поняла это по тому, как они прикрывали рты руками, а голоса были приглушенны и доверительны. Пег Данлап поймала взгляд Исабель и прервала на полуслове разговор с Кларой Уилкокс:

— Лимонаду, Исабель?

Благодарная Исабель встала.

— Это действительно ужасно, — сказала она, касаясь вспотевшего лба, — такая жара.

— Действительно ужас.

Она сжала пластиковую чашку и рассеянно улыбнулась женщинам, их разговор прекратился. Она отпила лимонад, прижимая чашку к губам, и взглянула на женщин с застенчивым ожиданием. Но на нее никто не смотрел, и Исабель довольно неуклюже вернулась на свое место. Пег Данлап что-то сказала Кларе Уилкокс, Исабель расслышала слова: «Сразу на маммографию» — и почувствовала такое облегчение — они говорили не о ней, — что чуть не встала, дабы присоединиться к группке и сказать, что, кем бы ни была та, нуждающаяся в маммографии, ей не стоит слишком беспокоиться, потому что девять из десяти опухолей оказываются доброкачественными. Во всяком случае, так утверждает «Ридерз дайджест» (вдруг она вспомнила голос Эми: «Ты ничего не читаешь, кроме своего идиотского дайджеста»).

Она сделала довольно большой глоток лимонада. Возможно, если она все допьет, то сможет вернуться к ломберному столу и упомянуть эту статистику — «девять из десяти». Но и не хотелось вести себя по-свински — термос был не так уж велик. В то время как она решала эту дилемму, Барбара Роули, жена диакона, та самая, что осенью прошлого года прошлась насчет разноцветных листьев и паслена, которыми Исабель украсила алтарь, вошла в комнату и хлопнула в ладоши:

— Ладно, девочки. Начнем, пожалуй.

Казалось нелепым обсуждать рождественский базар в такую жару. Но Пег Данлап напомнила им, что базар — самое большое событие в году и готовиться к нему надо загодя. Женщины кивали, промокая лбы платочками и обмахиваясь церковными программками, оставленными прихожанами на подоконниках в прошлое воскресенье. Нужны были добровольцы для киоска с выпечкой и сластями, Исабель подняла руку, и ее телефонный номер был записан.