Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв Страница 51

Но к Марен никто не приходит, никто не стучит в ее дверь, и в воскресенье, хотя в церкви Урса ни на шаг не отходит от мужа, и Торил с Зигфрид приветствуют ее, называя по имени, Урса ищет глазами Марен. И после проповеди, пока комиссар занят беседой с пастором, она подходит и говорит:

– Я жду вас завтра. Вы же придете?

От волнения Марен теряет дар речи.

– Он обычно уходит из дома совсем рано утром. – Урса легонько касается руки Марен, и та замечает синяк у нее на запястье. Урса видит, куда смотрит Марен, и тут же убирает руку, одергивает рукав и присоединяется к мужу, который все еще беседует с пастором. Все происходит так быстро, что Марен сама не уверена, точно ли ей не почудилось.

На следующий день она стучит в дверь Урсы, держа под мышкой свою ткацкую раму. Урса ей открывает, они в доме только вдвоем, и Марен прямо физически ощущает, как слабеет в груди тугой узел тревоги. Сегодня она учит Урсу ткать, и на это уходит весь день. Урса работает медленно, высунув от усердия язык, и постоянно ошибается. Они то беседуют, то подолгу молчат, но это хорошее, легкое молчание, и каждый раз, когда их руки случайно соприкасаются, Марен чувствует себя рыхлой, как сотканная Урсой ткань.

– А что хотела Торил? – спрашивает Марен.

Прикусив кончик языка, Урса хмурится, глядя на ткацкий станок с таким видом, будто он ее предал.

– На собрании в среду она потеряла какое-то кружево. Она сказала, что хочет позаимствовать у меня то, которое мне дала Кирстен. Но мне показалось, она решила, что Кирстен его украла.

Марен замирает с челноком в руке.

– Она так сказала прямо при Авессаломе?

Урса кивает, по-прежнему глядя на ткацкую раму.

– Но вы не волнуйтесь, я сразу ее осадила. Мне очень неловко, что Авессалом повел себя с вами так грубо.

– Я не в обиде. – Ничего другого Марен и не ожидала. – Она рассказала ему о фигурках?

– Может быть, – говорит Урса. – Он был недоволен, когда узнал, что на собрании была Дийна. Я сказала Авессалому, что это обычные женские посиделки за рукоделием, и никакого вреда в этом нет. – Она кладет ткацкую раму на стол и вздыхает, то ли из-за своей неспособности справиться с этим хитрым приспособлением, то ли из-за Торил, которая всюду сует свой нос. – И еще я сказала, что Торил нельзя отрывать от изучения слова Божьего, которое она несет остальным, исполняя тем самым свой христианский долг. Было бы несправедливо, если бы она посвящала все свое время лишь мне одной. Зато без вас, – говорит она с хитрой, озорной улыбкой, – все остальные вполне обойдутся. И вы берете недорого. И, может быть, мы сумеем спасти вашу душу от вечных мук, на которые вас обрекает житье под одной крышей с лапландкой.

В устах Урсы это обидное слово звучит особенно грубо, но Марен так нравится все остальное из сказанного, что ей даже не хочется возмущаться.

– К тому же он согласился, что теперь вы должны приходить дважды в неделю. Чем чаще вы будете бывать у нас, вдали от дурного влияния, тем лучше. Вы согласны?

Марен улыбается так широко, что у нее начинает болеть лицо, сухая кожа трескается на губах, но когда Урса тянется к ткацкой раме, ее рукав задирается, и Марен вновь видит синяк у нее на запястье: темный, как пятно грязи.

– Что это? Откуда?

Урса смотрит на свою руку так, словно она ей не принадлежит.

– Это так, пустяки. – Она смущается под пристальным взглядом Марен. – Авессалом. Иногда он не рассчитывает свою силу.

– Это не из-за Торил, не из-за меня?

– Нет, – говорит Урса, залившись краской. – Это было не в гневе.

– Он не должен вас трогать, – говорит Марен, вдруг все понимая. Внутри клокочет горячая ярость, темная и пугающая.

– Разве жена не обязана подчиняться, когда муж желает ее потрогать?

Марен густо краснеет от такой откровенности.

– Об этом я ничего не знаю.

– До шторма вы не были замужем?

Марен не хочется призывать воспоминания о Даге. Сейчас не время. Она качает головой.

– Нет.

* * *

С этого дня Марен ходит к Урсе два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, и каждый раз смотрит, не появились ли еще синяки. Их больше нет. Она представляет себе бледное тело Урсы, скрытое под одеждой. Может быть, синяки где-то там, где она их не видит.

По средам Урса ходит на встречи у фру Олафсдоттер. К ней уже все привыкли, ее присутствие не вызывает такого волнения, как в первый раз. Марен замечает, что фру Олафсдоттер убрала с полки костяные фигурки и рунные камни и поставила вместо них крест, принесенный Торил, но теперь их собрания не так многолюдны, как прежде. Торил с Зигфрид больше ни разу не приходили. Эдне тоже не ходит, а еще через пару недель перестает приходить мама Марен.

– Торил устраивает собрание у себя дома, – говорит мама. – Придет комиссар, будет с нами молиться. Тебе тоже стоит пойти, Марен. Его жена точно пойдет.

Но Марен знает, что Урса не пойдет к Торил. Они с Урсой вместе пойдут к фру Олафсдоттер, где Кирстен правит бал и отпускает грубые шутки насчет церковных кумушек, и Марен пытается не думать о том, что эти кумушки говорят между собой об их собственной компании. Урса, кажется, не замечает этого разделения или, быть может, считает, что это ее не касается. При посторонних она не говорит ничего плохого о Торил, но частенько ругает ее в разговорах с Марен наедине, и Марен уже давно подозревает, что свои настоящие мысли Урса доверяет лишь ей одной.

Помощь дважды в неделю – многовато для дома из одной комнаты, и для семьи из двух человек. Марен сама создает почти столько же беспорядка, сколько потом устраняет. Урса потихонечку учится всему, что положено знать настоящей хозяйке. По сути, Марен ей уже не нужна, но Урса не говорит, что она может больше не приходить. Они вдвоем разделывают целую оленью тушу и готовят жаркое с морошкой, которое чуть пригорает, потому что Урса передержала его на огне, и они с Марен тратят не один час, чтобы оттереть котелки песком. Марен учит Урсу загребать жар в камине, чтобы утром пробить корочку над углями и почти мгновенно раздуть огонь.

Не считая уже поблекшего синяка на запястье у Урсы, присутствие Авессалома в доме не ощущается: Марен видит его только в церкви. Урса почти ничего о нем не говорит, лишь однажды вскользь упоминает, что он досадует из-за того, что из Вардёхюса по-прежнему нет вестей, и Марен ее не расспрашивает, потому что не хочет ничего знать. Она меняет белье на постели и помогает со стиркой, и поэтому знает, что кровь у Урсы идет регулярно, а значит, можно надеяться, что они с мужем делят постель не так уж и часто, хотя кровать в доме только одна, и нет никаких дополнительных топчанов, где мог бы спать крупный мужчина.

Бывая у Урсы, Марен представляет, что в этом доме живут не комиссар с женой – и даже не она, Марен, с Дагом, как должно было сложиться в той, несбывшейся жизни, – нет, она представляет, что здесь живут они с Урсой, только вдвоем. Она знает, что это опасные мысли – неподобающие, неприемлемые, – но все равно предается безумным мечтам. Так проходит целый месяц, и Марен с Урсой все больше и больше времени проводят вместе и засиживаются допоздна долгими светлыми вечерами, если Авессалома нет дома. Бывает, что он уезжает на несколько дней, в Алту или куда-то еще. Марен неважно, куда он поехал, лишь бы не возвращался как можно дольше. А лучше бы не возвращался вообще.